– Построиться, – негромко скомандовал Мордвинов.

Люди затопотали каблуками по бетону, зашаркали подошвами, выравнивая строй, и замерли, глядя на него со смесью ожидания, готовности и недоумения. Это были его люди, его бойцы, прошедшие через мелкие сита строжайшего отбора и многочисленных проверок; это было лучшее, что он мог себе позволить за те деньги, которыми имел право распоряжаться, и в тех условиях, в которых приходилось работать. Анатолий Степанович, как мог, старался стать для них не просто начальником, а настоящим командиром – отцом, которого горячо любят и одновременно боятся до икоты и дрожи в коленях. И теперь, наконец, пришло время узнать, насколько он в этом старании преуспел.

– Слушайте внимательно, дважды повторять не стану, – все так же негромко, но четко и внятно заговорил он. – План мероприятия меняется. Ситуация не совсем обычная, я бы даже сказал: нештатная. Поэтому тем, кто не чувствует себя готовым беспрекословно и точно выполнить приказ и держать рот на замке, предлагаю немедленно выйти из строя, принять душ, переодеться и покинуть базу. Расчет получите завтра. Желающие есть?

Шеренга не шелохнулась. Кто-то тихонько кашлянул, кто-то шаркнул подошвой по бетону, но строй не дрогнул, как будто перед Анатолием Степановичем стояли не живые и притом гражданские, вольнонаемные люди, а поставленные в ряд каменные изваяния.

– Так и думал, что слабаков и трусов среди вас нет, – выдержав паузу, одобрительно произнес он. – Это правильно. Как сказал товарищ Сталин, нужно иметь очень большую храбрость, чтобы быть трусом в Красной Армии. Что ж, раз так, слушай мою команду. Техникам вернуться к проверке двигателей и ходовой, оружейникам продолжать работу по своей части. И пошевеливайтесь, машины должны выйти в поле на час раньше, чем планировалось. А еще лучше – на полтора. Механики-водители и башенные – за мной. Выполнять!

Строй распался. Люди в промасленных комбинезонах врассыпную бросились к танкам, а механики-водители и башенные стрелки нестройной, но дружной группой двинулись за Мордвиновым в сторону учебного класса, где возобновившийся рев моторов не слишком сильно мешал продолжению инструктажа.

На крыльце спрятанного в толще искусственного земляного вала стеклянного особняка гостя поджидал Мордвинов. Стоящие по обе стороны от парадного входа на растопыренных треногах пулеметы, французский «гочкис» модели четырнадцатого года и «браунинг М2» пятидесятого калибра в сочетании с висящим на груди у Анатолия Степановича полевым биноклем в рыжем исцарапанном чехле сразу создавали необходимое для предстоящего мероприятия военно-полевое, со слегка дурашливым налетом настроение. Примерно в таком же настроении среднестатистический российский обыватель, какой-нибудь менеджер среднего звена или начинающий молодой бизнесмен натягивает на себя непромокаемую камуфляжную одежонку с чужого плеча, собираясь сыграть с друзьями в пейнтбол. Сюда, на полигон, менеджеров среднего звена не пускали, здесь собирались люди куда более крупного калибра, и «пейнтбол» у них, соответственно, был совсем другой.

Выражая полную готовность принять посильное участие в ожидающемся увеселении, бывший подполковник Семибратов молодцевато спрыгнул с мотоцикла, вытянулся перед Мордвиновым во фрунт, выпятил грудь, щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском приветствии.

– Зиг хайлюшки, партайгеноссе Анатолий фон Степанович! Слушайте, пока не забыл.