В нем немедленно пробудился бес противоречия, и генерал с огромным трудом поборол искушение потребовать чашку эспрессо, а заодно – чего там, семь бед, один ответ! – и сигарету.

Пока генерал сражался с лукавым, Сиверов порылся в бренчащей стопке компакт-дисков и, поиграв клавишами музыкального центра, включил воспроизведение. Из динамиков живым, то бурлящим, как весенний ручей, то плавным, как течение равнинной реки, потоком полилась музыка – на взгляд Федора Филипповича, чересчур вычурная и сложная для восприятия. Как человек воспитанный и образованный, он имел некоторое представление о наиболее известных шедеврах мировой музыкальной классики – весьма, впрочем, поверхностное, поскольку меломаном себя никогда не считал и становиться им не собирался. Он вообще не жаловал музыку, для него она всегда была просто упорядоченным шумом, без которого проще обойтись, чем научиться получать от него удовольствие. Увлечение Сиверова классикой его всегда немного раздражало – так же, примерно, как если бы Глеб взял за правило беседовать с ним, стоя на голове или, к примеру, вальсируя по комнате. Сухо кашлянув в кулак, Федор Филиппович поудобнее устроился в кресле. Нога при этом задела стоящий на полу портфель, и генерал отодвинул его в сторонку.

Покосившись на него из-под темных очков, Слепой убавил громкость до минимума и с любопытством спросил:

– Что это у вас в портфеле, товарищ генерал? Часом, не голова поверженного врага?

Федор Филиппович машинально покосился на портфель. Портфель был матерчатый, черный, основательно потрепанный и выглядел так, словно в него затолкали мяч – как минимум, волейбольный, а возможно, что и футбольный.

– Голова, – подтвердил он. – Только не врага, а чересчур любопытного подчиненного.

Сиверов неодобрительно поджал губы.

– Разбазариваете ценные кадры, – озабоченно хмурясь, сообщил он. – Нелюбознательный офицер ФСБ – это же просто бревно со служебным удостоверением в одном кармане… то есть, в дупле, и с пистолетом в другом. Вы же не какой-нибудь Пагава! Вот если бы Ираклий Шалвович имел портфель, сумел бы меня поймать и положил бы в этот портфель мою голову, его поступок выглядел бы вполне логично. Любопытный моторист на корабле, везущем контрабанду, – плохая примета, хуже женщины на борту.

Чайник закипел, побурлил секунд десять и автоматически выключился. Глеб по всем правилам ополоснул кипятком фарфоровый чайничек, насыпал в него заварки, залил и, накрыв сложенным вдвое полотенцем, оставил настаиваться. Стол был придвинут к окну, и, наблюдая за манипуляциями своего агента, генерал попутно мог видеть, как в безоблачном ярко-голубом небе порхают и кружат гонимые ветром листья. Заплутавший в каменном лабиринте улиц и дворов ветер дул, казалось, со всех сторон сразу, и листья, едва коснувшись земли, снова взмывали в воздух, напоминая чаинки в стакане, где только что энергично размешали сахар.

– Ну, – вытряхивая из пачки сигарету, снова заговорил Сиверов, – а что нового на родине? Разумеется, я имею в виду не те новости, которые можно услышать по телевизору или прочесть в интернете, а настоящие.

Федор Филиппович пожал одним плечом.

– Честно говоря, я не испытываю большого желания пересказывать тебе свой доклад на последнем совещании у руководства, – сказал он. – Если хочешь, могу поведать об одном недавнем казусе, по теме близком к твоему последнему заданию.