Изменить размер шрифта - +
Судя по тому, как горячо чиновник рекомендовал внести его в судовую роль «Стеллы», упирая на полное отсутствие других подходящих кандидатур, парень успел до смерти надоесть всему управлению порта своими настойчивыми просьбами пристроить его на какую-нибудь посудину.

По отзывам стармеха, которому новый член команды помог закончить ремонт, парень был хоть и не гений, но и не дурак, а главное, руки у него росли, откуда следует. Звали его Федором Молчановым, и он активно не нравился Ираклию Шалвовичу – не сам по себе, поскольку крестить с ним детей Пагава не собирался, а из-за обстоятельств, при которых очутился на борту «Морской Звезды».

Пагаве не нравилось, что этот Молчанов не прошел даже той поверхностной проверки, которой подверглись остальные члены экипажа, не нравилось, что он подвернулся под руку именно там и тогда, где и когда в нем возникла необходимость. Ираклий Шалвович понимал, что его подозрительность отдает паранойей. В конце концов, если все это было подстроено, кто-то один – либо стармех, либо его оставленный в Мумбаи со сломанной ключицей помощник – должен был состоять с Молчановым в сговоре, чтобы в нужный момент вывести судовой дизель из строя и вынудить капитана бросить якорь именно в этом порту. А если так, то проведенная при наборе команды проверка оказалась несостоятельной, и нет никакой разницы, проходил ее Молчанов или не проходил. А если проведенная Ираклием Пагавой проверка была пустой формальностью, то и ему самому грош цена – впору сворачивать бизнес и отправляться на пенсию, пока его не отправили туда в наручниках или даже вперед ногами.

Пустым местом Ираклий Шалвович себя не считал, а значит, никакого сговора не существовало, и поломка двигателя действительно была случайной. Что же до Молчанова, так вовремя подоспевшего на смену покалеченному мотористу, то не надо забывать: речь идет о моряках – первых в истории человечества людях, заслуживших право именоваться гражданами мира. Независимо от того, какой герб красуется на обложке его паспорта, моряк чувствует себя как дома, в любом порту земного шара, может бороздить моря и океаны под флагом любой страны и быть выброшенным судьбой на берег любого водоема, если только этот водоем соленый. Некоторые моряки десятилетиями не видят дома, переходя с корабля на корабль и мотаясь по всему свету, как перекати-поле. Все их имущество умещается в спортивной сумке или тощем рюкзаке, у каждого своя история, сплошь и рядом темная, наполовину криминальная, и то, что один из них вовремя оказался под рукой, не повод для беспокойства, а обыкновенное везение, в котором нет ничего странного или подозрительного.

Но именно потому, что Ираклий Пагава по праву не считал себя пустым местом, он относился к своим предчувствиям и подозрениям с должным вниманием. Даже самый мирный и законопослушный обыватель вряд ли доживет до преклонных лет, если станет игнорировать собственную интуицию. Очень многие и не доживают: садятся в самолеты, в которые им до смерти не хочется садиться, лезут в горы или просто на крыши, чтобы превозмочь страх высоты, прыгают с «тарзанки», копаются голыми руками в оголенных проводах или занимают деньги у людей, с которыми, как сами чувствуют, лучше не связываться, – словом, идут наперекор своим страхам, игнорируют предчувствия и погибают пачками, как мошкара в пламени лесного пожара.

Ираклий Шалвович Пагава не мог позволить себе такой опасной роскоши, как игнорирование предчувствий, и потому в эту ночь, как и во все предыдущие с момента выхода из Мумбаи, спалось ему из рук вон плохо. В целом все шло нормально, но интуиция упорно нашептывала, что что-то не так – то ли с новым мотористом, то ли со всем этим рейсом. Путешествие близилось к концу, но терзавшее Ираклия Шалвовича беспокойство не ослабевало, а напротив, росло, и, устав вертеться меж скомканных, влажных от пота простыней, Пагава оделся и вышел на палубу.

После застоявшейся духоты тесной каюты неподвижный ночной воздух показался прохладным и свежим.

Быстрый переход