|
Кроме того, к выпуклой ручке футляра контрабаса была приклепана небольшая медная бирка, полустершиеся буквы на которой гласили: «...sbebnye ...trumenty maga Feo...: barabany, ...trabasy idr.». Но у Дурнева не было ни малейшего желания разглядывать ни футляр, ни тем более бирку на нем. Он смекнул лишь, что ему на порог подкинули большой и крайне подозрительный предмет и тот, кто его подкинул, скорее всего сейчас убегает. Теряя тапки, Герман Никитич неуклюже перескочил через футляр и, выскочив на лестницу, заорал в гулкую пустоту: — Эй вы там! Эй! А ну забирайте вашу подозрительную штуковину — я звоню в милицию! Нечего мне бомбы подбрасывать! На его крик никто не отозвался. Лишь на миг Дурневу, просунувшему голову между перилами, почудилось, что несколькими этажами ниже мелькнула тень. Затем хлопнула наружная дверь, и все стихло. Директор фирмы «Носки секонд-хенд» сообразил, что пройдохи, подкинувшие ему загадочную штуковину, сбежали. Выкрикнув еще пару угроз, Герман Никитич зашлепал назад. Футляр был на прежнем месте. Не доходя до него нескольких шагов, Дурнев присел на корточки и подпер голову ладонями. — Нинель, Нинель, иди сюда — смотри, что нам подбросили! — жалобно позвал он. Из квартиры выглянула круглая щекастая голова его супруги. В руке Нинель сжимала сковороду «Тефаль», захваченную с той же целью, с которой ее муж вооружился молотком. — Смотри-ка, футляр! — удивилась она. — Не вздумай дотрагиваться! Там наверняка бомба! — взвизгнул Герман Никитич. В этот момент из футляра донесся странный звук. Дурневы решили, что это тикает часовой механизм. — Сейчас рванет! Ложись! — заорал руководитель фирмы «Носки секонд-хенд» и быстро стал отползать. Его супруга плюхнулась на линолеум, прикрывая голову сковородой «Тефаль». Но ожидаемого взрыва не последовало. Вместо этого из футляра раздался требовательный детский плач. Изумленно переглядываясь, Дурнев и его супруга подползли к футляру. Щелкнул старый замок, крышка откинулась... — А-а! Ты видел? Это ребенок! — воскликнула Нинель, сталкиваясь лбом со своим супругом. — Лучше бы бомба! — простонал Герман Никитич. В футляре, на заботливо подстеленном красном одеяле, лежала маленькая девочка с кудрявыми волосами. На кончике носа у нее была небольшая, с гречневое зерно, родинка. Малютка только что проснулась и теперь громко плакала от голода, энергично барабаня ручками и ножками по футляру контрабаса. Нинель брезгливо поморщилась: — Нет, я не возьму ее к себе домой! Вдруг она какая-нибудь заразная? Даже наверняка заразная! Посмотри на это подозрительное пятно на носу! Да меня передернет от омерзения, если она окажется в одной кроватке с Пипой. Но и бросить ее здесь мы тоже не можем. Соседи сбегутся... — О, разумеется, мы ее не бросим! Мы же гуманные люди! Сдадим девочку в дом ребенка, а когда подрастет — ее отправят в детдом! Там ее обучат красить заборы, мести улицы и еще сотне замечательных профессий! — бодро сказал Дурнев. Собрав разлетевшиеся по площадке тапки, он уже зашлепал к телефону, как вдруг его жена воскликнула: — Смотри, крысик, тут письмо! Вот оно, привязано у ребенка к запястью!.. Да не размахивай ты руками, маленькая лягушка, я все равно его заберу! Наклонившись, Нинель брезгливо высвободила конверт. В него была вложена фотография, взглянув на которую Герман Никитич покрылся бисеринками пота. На фотографии были сняты два мальчика — один белесый, тощий, с кислым и злым лицом, а другой задумчивый и грустный, с большим носом и рыжими кудряшками. — О, нет! — простонал Дурнев. — Это я и Ленчик Гроттер, троюродный племянник сестры моей бабушки. |
