Потом их стало не видно: объявили общий танец, и пространство перед новобрачными заполнилось прыгающей молодежью; между ними, извиваясь, кружилась золотистая танцовщица.

Наконец и этот танец был завершен; ведущий свадьбы поправил галстук на волосатой шее и заговорил о почетных гостях, «присутствующих среди нас».

— Фрау Блютнер, сейчас вас попросят сказать тост…

— Мне? Нет… не сейчас. Мне нужно подготовиться, передайте им, пожалуйста.

Передали. Ведущий, не прерываясь, чиркнул в своем блокнотике и заговорил о дружбе народов — знаете, простой человеческой дружбе…

— Разрешите предоставить слово нашему дорогому гостю из Израиля!

Прежде чем было названо имя, из-за соседнего стола поднялся упитанный мужчина, спрятал зубочистку в карман и профессионально поклонился.

Артурик.

Да, Марта узнала. В ее кабинете стояла фотография Доктора на Маджнун-кале за пару месяцев до. Именно в тот день их терзало местное телевидение — Доктор, потея двойным подбородком, что-то объяснял, а рядом с ним, в полупрофиль, стоял эстетический юноша и внимал. Доктор как-то назвал Марте его имя — Артур, второй слог под ударением, — за мальчиком числилась одна история… Эта — последняя — фотография Доктора была вставлена в ореховую рамку, с нее регулярно смахивали пыль. Хотя Марте иногда казалось, что причиной такой заботы был даже не сам Доктор, а этот юноша — уже не Ромео, но еще не Гамлет, обещание золотой середины.

Марта глядела на дорогого гостя из Израиля. Обещание не сбылось. Сатир. Жирок балетного пенсионера. Лицо в авоське морщинок, особенно когда улыбается. Законспирированные под прическу проплешины. Говорит тост, посмеиваясь, дирижируя кусочком лепешки. Стих, придуманный для новобрачных; Марта поняла только рифму «брака — собака». Или «драка»? По израильскому обычаю дарит молодым монетку. Все едят и аплодируют.

— Этот человек был знаком с моим мужем.

— С профессором Брайзахером?

— Причем здесь… С первым мужем.

С Доктором.

Принесли шурву; колечки жира подрагивали в такт музыке. Проглотив еще одну желудочную пилюлю, Марта зачерпнула жир.

Артурик усердно причесывался, склонившись над зеркальцем теле-«рафика». Телевизионщики ждали: кто хрустел виноградными косточками, кто отмахивался от осы.

Наконец прическа была завершена, какие-то колышки и шнурки, торчавшие из карманов Артурика, спрятаны; галстук со свежим пятнышком жира элегантно поправлен.

Телевизионщица обошла Артурика:

— Молодчиночка… Начнем.

Но вместо этого все вдруг подняли головы — в небе вспыхнули зеленые звезды, потом гром. «Салют!» — закричали дети и, танцуя, улетели на улицу.

— Сегодня… праздник? — спросил Артурик, чувствуя, как с каждой секундой расползается его прическа.

— День поминовения и почестей.

— Что?

— День Победы.

— А… Забыл, поздравляю… Это значительно. Надо будет упомянуть к слову.

И упомянул довольно удачно, рассказывая в интервью об Израиле.

Потом Марта разговорилась с Артуриком — он вполне мило болтал по-немецки. Нет, он не еврей — просто по иронии судьбы оказался в Израиле. Приехал в девяносто пятом на похороны друга (был такой замечательный человек, Рафаэль) и остался. Неожиданное притяжение земли, опьянение историей. Чтобы чувствовать, необязательно стать евреем. Например, видел одного вполне чистокровного немца…

— Извините, господин Афлатулин, вы ведь когда-то работали на телевидении? — (Взгляд Артурика стал напряженным.