— А почему ты сорвался оттуда так скоропалительно?

— Сдавать фильм. Если будут какие-то поправки, надо срочно сделать, чтобы не держать копировальную фабрику…

— Получилась картина?

— По-моему — да. Послезавтра улетаю обратно.

— Завидую.

— Сказал «мастер кризисных ситуаций», — усмехнулся Степанов и откинулся на спинку стула.

Здесь, в Доме литераторов, было шумно; давали первую в этом году окрошку: кто-то пустил слух, что дирекция ресторана заключила договор с «домжуром» и теперь станут завозить раков и хорошее бочковое пиво, поэтому оживление среди завсегдатаев было каким-то особым, алчным, что ли.

— Не заключили они договора, — поморщился Степанов и подвинул Славину салат. — Пльзенского пива не будет. И ростовских раков — тоже. В жизни надо довольствоваться тем, что имеешь.

— Снова брюзжишь?

— Нет. Правдоискательствую.

— Прими схиму, — посоветовал Славин. — Очень полезно для творческого человека.

— Ну да, — усмехнулся Степанов и разлил водку по рюмкам. — Схима — это самоограничение, а всякое ограничение, даже во имя свободы, есть форма кабалы.

— Энгельса не переспоришь, Митя: свобода — это осознанная необходимость; отлито в бронзу, дорогой, не трогай…

— Ты меня все еще принимаешь всерьез?

— Перестань писать книги — буду держать тебя за обыкновенного застольного бездельника…

— Не обещаю. Перестать писать — значит умереть, а я очень люблю жизнь.

— Слушай, а если я попрошу стакан вина?

— Но ведь водка — лучше.

— Умозрительно я это понимаю, Митя, только организм не приемлет. Водку я пью лишь в силу служебной необходимости.

— Ты — дисциплинированная ханжа?

Славин усмехнулся:

— Вовсе нет. Теннисист, я, Митя, теннисист.

— Слушай, Виталий, а тебя разозлить можно?

— Нельзя.

— Никогда?

— Никогда.

— Ты — самоуверенный человек.

— Уверенный, так бы я сформулировал, Митя, уверенный. А что касаемо ограничения и свободы, я вычитал хитрющую концепцию у любопытного философа Бональда. Человек — по его версии — не свободен от рождения, и виною тому — природа, ибо она-то и есть главный наш ограничитель. Человек может стать свободным лишь в том случае, если прилагает к этому максимум усилий. Верно, а? Но занятен вывод: будьте энергичны, тогда вы сможете войти в торговую или строительную корпорацию и станете свободным благодаря тем правам, которые эта корпорация завоевала; служите своей корпорации — и вы скопите состояние; будьте набожны — и церковь станет помогать вам во всех начинаниях; сделавшись богатым и религиозным человеком, вы станете дворянином, а это дает высшие преимущества.

— Прекрасная схема. Приложима к карьеристам.

— Ты ползучий прагматик, Митя. Я не понимаю, отчего трудящиеся читают твои книги. Ты ведь не дослушал меня.

— Не тебя, но Бональда.

— Новое — это хорошо забытое старое. Если я сумел вспомнить, то, значит, именно я вернул современнику забытое старое. Сие — соавторство.

— Ишь ты!

— Так вот… Бональд прекрасно вывернул свою схему. Венец свободы, то есть дворянство, — суть защитный барьер того общества, которое мечтал создать Бональд. Раз ты дворянин, то, значит, бренный металл не должен тебя интересовать более.