Это и есть ответ на поставленный Соловьевым вопрос об «историческом исходе нравственной борьбы». И этот ответ необычайно значителен. Он раскрывает перед нами не только характер процесса истории и ее завершения, но вместе и глубокую драму человеческого бытия, развертывающуюся на пространствах истории. Более того, эта повесть раскрывает и драму самого Соловьева, пережитая им «особая перемена в душевном настроении» изменила его и вызвала к жизни «Три разговора» с этим поразительным образом антихриста. В продолжении почти всего своего недолгого, но весьма плодотворного жизненного пути Соловьев был заворожен утопическим образом истории. В своем мистическом прозрении он постоянно видел свечение сверхъестественного Фавора и именно поэтому попытался построить кущи еще в этой действительности. Однако, когда стоящая рядом смерть уже готовилась наложить печать на еще не полностью раскрытую книгу его жизни, Соловьев понял, что судьба отдельного человека — это конспект судьбы всего человечества; что то, что случается с личностью, должно случиться и с обществом; что победа зла в части есть указание на такую же победу и в целом. Тогда он сел писать «Три разговора» и закончил их повестью об антихристе. Эта легенда — сошествие Соловьева с Фавора, с которого он сошел для того,чтобы самому идти и указать всему человечеству путь на Голгофу.

Образ истории, который мы назвали утопическим, в мировоззрении Соловьева весьма несложен. Используя гегелевские тезис, антитезис и синтез, Соловьев разделяет всю жизнь человечества на три основных периода: внешнего единства, обособления и внутреннего единства. В первом периоде все находится в единстве, однако это все словно несозревшие и неразвитые начатки, в которых скрыта внутренняя сила к раскрытию. И эта сила в процессе истории как раз и взрывает первоначальное единство. Начинается обособление, во время которого каждое начало заботится только о себе, каждое предполагает, что только оно и есть центр всего бытия, а потому начинает отрицать и разрушать другие начала. Развивающиеся начатки отделяются друг от друга и идут своими путями. Поэтому для второго периода истории свойствен хаос, неразбериха. Но смысл этого хаоса в том, чтобы дать созреть в себе каждому отдельному жизненному началу. А когда эти начала созреют, они вновь захотят слиться в единстве, но уже не во внешнем, как тогда, когда они были начатками, но во внутреннем, как свободные и самостоятельные части высшей совокупности. Если в период обособления каждое начало подчеркивает то, что его отличает от других, то в периоде внутреннего единства отличия игнорируются и идет поиск того, что их соединяет. Внутренний мир, свободно принятый и осуществленный, есть естественный результат третьего и последнего исторического периода.

Эти общие свои наметки Соловьев приспосабливает к отдельным областям человеческой жизни, пытаясь обосновать достоверность своей историофилософии раскладом исторических периодов и событий.

Теоретическую область человечество начало, по Соловьеву, с наивного единства познания, в котором естественный опыт, человеческое осмысление и божественное откровение были лишь эмбрионами начал, составляя — отчасти человеческое, отчасти божественное — знание. Из этого единства во втором периоде отделились естественные науки, философия и теология; они отделились, борясь друг с другом и отрицая одна другую.