Прощайте же, мои дорогие и верные друзья, и пусть грядущее будет к вам благосклонно!

– Зачем вы связались с этими евреями?

Было решено дать ему то, что он просит, но при условии, что посуду за собой он вымоет сам.

Мартин пил, исподтишка наблюдая за своими противниками. Отец наверняка не одобрил бы эту его привычку – пить чай в самый неподходящий момент. Он не понимал, откуда у сына это хладнокровие в сочетании с некоторой фантазией. Наверняка от его матери, Марты, которую он так любит. Он поразительно на нее похож – такие же темные густые волосы, карие глаза и полные губы. Да и назвали его именем, так похожим на материнское. Что с ней станет, если с ним что-нибудь случится? Потом, вспомнив о больном отце, который, должно быть, ждет его всего в нескольких домах отсюда, Мартин начал судорожно размышлять.

Тип, угрожавший ему пистолетом, явно из тех проходимцев, которые пользуются аншлюсом и неразберихой, вызванной приходом нацистов 12 марта 1938 года, чтобы грабить евреев. В отцовское издательство они проникли, взломав дверь.

Что касается Мартина, то он здесь с раннего утра, чтобы уничтожить секретные документы доктора Фрейда, которые ни в коем случае не должны попасть в руки нацистов. Однако завершить миссию ему помешало обнаружение адресованного отцу письма, которое и повергло его в величайшую растерянность. Мартин пробежал глазами его начало, сознавая, что не следует этого делать, поскольку пачка писем, из которой он его вытянул, случайно оказалась – или была спрятана? – среди банковских документов. Содержание письма его явно не касалось. И все-таки он невольно медлил.

Вот тогда-то, по странному стечению обстоятельств, словно чтобы наказать его, в дом вломилась шайка мародеров, и один из них, выхватив оружие, прицелился ему прямо в сердце.

В своей квартире на втором этаже, наполненной сокровищами, собранными за последние пятьдесят лет, Зигмунд Фрейд задумчиво смотрел на бесчисленные статуэтки. Он все еще не решался уехать. Нацисты сожгли его книги об открытиях в психоанализе вместе с произведениями Кафки, Стефана Цвейга, «еврея Гейне» (как они его называют) и даже Карла Маркса с продолжателями. Они не удовлетворились уничтожением произведений, оставшихся в Вене, им удалось даже вывезти большую их часть из Швейцарии, хотя предполагалось, что там они будут в безопасности. И они не только сожгли их, но еще и заставили его оплатить их доставку в Вену.

Кто бы мог подумать, что они способны на такую ненависть, такую жестокость? Жители Вены, открывшие врата своего города для многочисленных иноземных общин, считались самым гостеприимным народом Европы. Разве сам император Франц-Иосиф не заявлял: «Я не потерплю травли евреев в самом сердце моей империи. Я совершенно убежден в верности и преданности израэлитов, и они всегда могут рассчитывать на мое покровительство!»? Но эта безопасность была весьма относительна: с тех пор как бургомистром был избран Карл Люгер, даже студенты университета позволяли порой прорываться своему антисемитизму. Этот «социалист-христианин», после того как император четырежды отказывал ему в назначении, сказал, что не сердится за это на «маленького бедного еврея». Дескать, он ведет борьбу против засилья крупного капитала, предположительно находящегося в руках евреев, которые подобно Ротшильдам, Эфрусси, Тедеско, Конигсватерам, Гутманам, Эпштейнам, Вертхаймам, Шей де Коромла владели дворцами на Ринге, знаменитом бульваре, кольцом окружавшем старую Вену. Однако те, кого он называл «Еврейским банком», старались придать блеска городу, который Франц-Иосиф отстраивал за пределами средневековых стен.