Когда появились первые слабые признаки размягчения металла, Козыреву пришла в голову мысль, которой он сейчас же и поделился со старшим лейтенантом.

    – Пока я продолжаю поиски новых термитов, – сказал он ему, – почему бы вам не воспользоваться тем незначительным разогревом металла, который уже достигнут? Не будем терять времени.

    – Как же вы думаете использовать этот разогрев? – спросил старший лейтенант.

    – Пустить в ход лебедку сейчас же. Если она хотя бы на миллиметр в час приблизит дюзовое кольцо к его месту, и то будет польза для дела…

    – Ну что ж, – пожал плечами старший лейтенант, – я не возражаю, но это не даст полного разрешения вопроса.

    – Все равно! – упрямо ответил Козырев. – Пока я ищу, пусть даст хоть что-нибудь. Это лучше, чем ничего.

    В огромном тигле, похожем на полукруглый, согнутый в дугу желоб и охватывающем нижнюю часть дюзового кольца, горел термит. Электролебедка, натягивая тросы, медленно, совершенно незаметно для глаза наматывала их на вал. За первые сутки на нем оказалось лишних десять миллиметров троса. Величина совершенно ничтожная, но Козырев был доволен: как-никак, а дело сдвинулось с мертвой точки. Он посоветовался со Скворешней, и тот внес новое предложение: почему не помочь лебедке? Если он, Скворешня, возьмет хороший сорокакилограммовый молот и начнет гвоздить им по кольцу, то кое-что прибавится к работе лебедки или нет?

    Теперь настала очередь Козырева усмехнуться и пожать плечами:

    – Что ты, Андрей Васильевич! Смеешься, что ли? В электролебедке работают пять тысяч лошадиных сил, сколько же ты сможешь прибавить к ним своим молотом?

    – Чудак ты, Козырев! Виноват, товарищ главный механик.

    – Да брось ты чины! Не до них… Что ты хотел сказать?

    – А то, что дело не в моей лошадиной силе, а в толчках, ударах, которые хоть немного повлияют на положение молекул в размягченном металле.

    – Попробуй, – с сомнением ответил Козырев, – вреда от этого, во всяком случае, не будет.

    Через несколько минут с кормы подлодки послышались мощные, гулкие удары молота; они гудели, как удары огромного подводного колокола, с потрясающей силой оглушая всех работавших возле подлодки и далеко разносясь вокруг нее…

    Капитан сидел за столом в центральном посту. Он составлял сводку проделанных за день работ, подсчитывал примерные сроки выполнения следующих, и нельзя сказать, чтобы все эти расчеты огорчали его, если бы не неожиданная задержка с дюзами. Эта задержка сильно беспокоила капитана. Если Козырев в ближайшие два-три дня не найдет выхода из положения, не ускорит размягчение металла, то подлодку ожидают самые мрачные перспективы: срок прибытия во Владивосток будет сорван. И тут он, капитан, совершенно бессилен. Он ничем не может помочь, он ничего не может предложить, он может только ждать того, что скажет хотя и талантливый, но молодой механик. Погруженный в эти невеселые думы, капитан не слышал шума, стука и визга инструментов, доносившихся к нему через открытые двери центрального поста из нижних машинных отсеков и камер, – всей радостной и волнующей симфонии яростного труда, возвращающего к жизни парализованный организм подлодки.

    Капитан всегда любил прислушиваться к этому жизнерадостному шуму, его тянуло погрузиться в него, присоединиться к общей работе. И сейчас, просидев немало времени со своими тяжелыми мыслями, он наконец оторвался от них, вновь прислушался к знакомому шуму, и вновь им овладело желание спуститься вниз и пройтись по отсекам и камерам.