– М-гм! – утвердительно мычал под общий смех Скво-решня с набитым до отказа ртом.

    – А мы тебя хоронили уже, Скворешня! По первому разряду!

    – М-гм! – соглашался гигант, не поворачивая головы, Павлик подлез под руку Скворешни и не сводил с него глаз, полных любви и восхищения.

    – Не давайте ему бутербродов! – закричал зоолог, пробиваясь к Скворешне с бульоном в термосе, за которым он успел сбегать в камбуз. – После трехсуточной голодовки это вредно! Вот, выпейте бульону, друг мой. Будьте хладнокровны.

    Скворешня резко повернулся с недоеденным бутербродом в руках. Он с трудом проглотил недожеванный кусок, едва не подавившись им, и, не сводя испуганно остановившихся глаз с зоолога, наконец с трудом прохрипел:

    – Шо? Шо вы казалы, Арсен Давидович? Трое суток?

    – Ну да, мой друг! Трое суток! Сон у вас богатырский был, как и подобает…

    Скворешня стоял в полной растерянности, переводя глаза с зоолога на улыбающегося капитана.

    – Как же это так? – бормотал он с побагровевшим лицом. – Да не может же быть! Что же я… трое суток в нетчиках числился?

    В крайнем волнении он положил недоеденный бутерброд на буфетный столик и повернул голову к капитану. Тот продолжал улыбаться:

    – Не беспокойтесь, товарищ Скворешня! Не бросайте свою полезную работу. Все потом объяснится… Вы не в нетчиках числились, а… в покойниках.

    Под общий смех, окончательно сбитый с толку, Сквореш-ня медленно повернулся к буфету и с новой яростью набросился на закуски, запивая их горячим бульоном.

    Из радиорубки Плетнев посылал уже во Владивосток радостную весть о появлении Скворешни на подлодке и просьбу об отмене вылета гидроплана к острову Рапа-Нуи.

    В эту незабываемую ночь, с полным грузом ничем не омраченного человеческого счастья, «Пионер» уменьшил ход до девяти десятых и круто повернул к северо-западу, ближе к северу.

    Капитан не доверял кратчайшим путям через оживленные проливы, разделяющие коренные японские острова. Но и мелководный Татарский пролив, отделяющий остров Сахалин от берегов Советского Приморья, тоже был мало соблазнителен со своими бесчисленными мелями, банками и перекатами. Капитан решил провести подлодку в тихие предрассветные часы через пролив Лаперуза – между островом Хоккайдо и южной частью Сахалина.

    Почти никто на «Пионере» не мог заснуть в эту последнюю ночь похода. Родина радостно летела людям навстречу, вставала перед ними из вод океана, поднималась из них все выше и выше во весь свой гигантский рост…

    Отделенные от нее последними сотнями километров, люди вдруг почувствовали с небывалой остротой тоску по родной земле, твердой и надежной, как гранит, цветущей и радостной, как весенний, убранный цветами сад.

    Родина! Родина!

    Страна счастья и радости, страна высоко поднявшего свою голову Человека! Как не рваться к тебе от всех красот земного шара, как не стремиться к тебе всеми фибрами напряженной души – к тебе, к твоим тучным колхозным полям, к твоим мощным фабрикам и заводам, красивым, узорным городам, веселым, ликующим деревням! Вдали от тебя – и под толщами вод океанов – всюду чувствуешь врага, зажавшего под железной пятой миллионы братьев, лишенных радостей жизни, света науки и познания мира, лишенных счастья вольного, творческого труда, вынужденных собственными руками строить для себя оковы и тюрьмы! Как не любить тебя, Родина!

    Тебя, вырвавшую детей своих из нищеты и тьмы! Тебя, осенившую их шелковым знаменем коммунизма, построившую их же радостными руками новый, ликующий Мир для возрожденного в труде Человека!

    Родина! Родина! Единственная, лучезарная! Страна счастья и радости! Весенний, цветущий сад!

    * * *

    Команда была несказанно рада последним, незаконченным работам на подлодке.