Самостоятельно смогли выбраться из отсека лишь четверо. Первым перевалился через комингс люка мичман Ермакович. Срывая маску ИДА, прохрипел:

— Скорее! Там все вповалку!

За ним с трудом выбрались еще трое: главстаршина Колойда, матрос Теплов и старшина 1-й статьи Ильченко. Пятый — матрос Фатеев — не смог выбраться и упал обратно в отсек.

— Быстрее, ребята! — командовал спускающимся в дымящееся нутро отсека Рубеко. — Дорога каждая секунда!

Вниз прыгнули сразу восемь. В отсеке был дым и сплошная тьма. Отовсюду слышались стоны и хрипы. Начали вытаскивать отравленных наверх. Вынесли пятнадцать. Их положили прямо у люка. Прибежали матросы и офицеры из других отсеков, те, что вышли ранее. Вынесенных из восьмого буквально выворачивало наизнанку. Они уже ни на что не реагировали, а лишь хрипели и натужно стонали. Что могли сделать прибежавшие на помощь? Умирающих укутывали одеялами, давали нашатырь, делали, как умели, рот в рот искусственное дыхание. Увы, все было уже бесполезно. Много позднее медицинские эксперты установят, что дышавшие более трех часов угарным газом люди в момент выноса находились уже в состоянии клинической смерти: падала сердечная деятельность, останавливалось дыхание, в центральной нервной системе шли необратимые процессы. Но даже тогда, когда подводники восьмого начали умирать один за другим, товарищи все равно боролись за их жизни. Более двух часов продолжались отчаянные попытки вырвать из лап смерти хотя бы одного. Но вот стих последний сдавленный стон. Умерших снесли в кормовую надстройку.

Чудом оставшийся в живых матрос Николай Теплое так писал в своей объяснительной записке о пережитом: «В момент тревоги нес вахту в седьмом. Когда начался пожар, из восьмого начали бросать нам ИДА. Было много дыма. Затем скомандовали: «Быстро в восьмой». Стали перебегать. Капитан-лейтенант Ясько кричал: «Всем включиться в ИДА!» Я добежал до переборки девятого отсека. В это время потух свет. По качке мы чувствовали, что лодка всплыла, и начали отдраивать верхний люк, но он не поддавался. Кто работал, быстро расходовали кислород и падали вниз. Били кувалдой, не помогло. Начали задыхаться. Кто-то открыл воздух высокого давления, но и это не помогло. Затем воздух перекрыли, а потом включили снова. Слышал, что кто-то наверху пытается открыть люк. Было очень жарко. Я добрался до камбуза и начал обливать себя водой, стало чуть легче. На ощупь нашел аккумуляторный фонарик. Осветил отсек. Все лежали. Сверху услышал голос: «Потерпите! Стравим воздух и откроем!» Некоторые уже лежали не шевелясь, другие, задыхаясь, кричали. Из девятого тоже слышал голоса. Подполз и прокричал, что живых у нас уже мало. Потом хотел снова ползти к камбузу и воде, но в это время услышал крик: «Люк открыт! Выходите!» Первым выбрался кто — не помню, потом Колойда, потом Фатеев и я…»

В недрах восьмого осталось еще два погибших: мичман Леонид Мартынов и Леонид Деревянко. Найти их так и не смогли. Скорее всего, задыхаясь, они спустились в трюм, чтобы облить себя водой, наверх же выбраться уже не успели.

Тем временем в сражение с угарным газом вступил кормовой девятый отсек. Из восьмого туда же просачивался смертоносный смог. В девятом под началом капитан-лейтенанта Г. А. Симакова было девятнадцать старшин и матросов. На всех лишь восемь исправных изолирующих аппаратов.

И снова вспоминает Геннадий Алексеевич Симаков: «…Едва я проскочил из восьмого в девятый, командир по «Каштану» приказал никого больше из отсека в отсек не пускать. Дверь немедленно задраили. Я посчитал людей в отсеке. Всего оказалось 19 человек. Аппаратов ИДА было лишь четыре да четыре ИП-46. Старшина отсека старший матрос Олейник (за рассудительность и грамотность мы все называли его по имени-отчеству — Иван Васильевич) сказал мне: «Товарищ капитан-лейтенант! Вы весь черный!» Я провел рукой по лицу, рука была черной от сажи.