— А вы уверены, что отец Людовика XIII — Генрих IV? — саркастически усмехнулась Фауста. — У меня есть два письма, подписанные одно — Марией Медичи, а другое — Кончино Кончини, не оставляющие сомнений, что Генрих IV отнюдь не является отцом нынешнего юного короля.

Фауста торжествовала. Пардальян же смерил ее долгим взором и бесстрастно произнес:

— Понимаю вас. Если юный король, а возможно, и его брат, маленький герцог Анжуйский, не являются сыновьями Генриха IV, значит, они не имеют права претендовать на французский трон. Это вы хотите сказать?

— Это сказал бы каждый, — многозначительно ответила Фауста.

— Согласен, — улыбнулся Пардальян. — Однако они скорее всего написаны той же самой рукой, которая подправила акт о крещении дочери Кончини. Впрочем, меня это не касается. Для меня имеет значение только одно: отец (шевалье сделал ударение на этом слове) Людовика XIII, предчувствуя свою близкую гибель, был уверен, что как только его не станет, вокруг трона его малолетнего сына начнется грызня. И он попросил меня, если в том будет необходимость, прийти на помощь мальчику. И я пообещал ему это, сударыня. А вы знаете, что только смерть может помешать шевалье де Пардальяну сдержать свое слово.

Теперь шевалье уже обращался к герцогу Ангулемскому:

— Видите, сударь, я оказался в стане ваших противников только потому, что меня призывает туда долг, коему я не могу изменить, не унизив себя в своих собственных глазах. Более того, надеюсь, я сумел доказать вам, что, вступая в игру на стороне этой страшной женщины, вы рискуете навеки обесчестить себя. Если вы желаете сохранить мою дружбу и мое уважение, то вы знаете, что нужно сделать. Решайте же скорей… иначе мне придется поверить, что голос вашего честолюбия окончательно заглушил голос вашей чести.

Пардальян взывал к искренней и пылкой натуре герцога, но безрезультатно. Герцог колебался, размышлял, просчитывал. Фауста торжествующе улыбалась. Пардальян был холоден и невозмутим как никогда. Оба поняли, что герцог упорствует в своем решении: он не откажется от попытки заполучить трон. В самом деле, смущенный Ангулем попытался начать переговоры:

— Но вы же знаете, Пардальян, что трон по праву принадлежит мне. Я только хочу вернуть свое достояние.

— Я не настолько учен, чтобы спорить с вами на эту тему, — ответил шевалье. — Дискуссии — не мой конек. Я могу только напомнить вам кое о чем: в 1588 году, когда Генрих III, подобно раненой птице, в страхе бежал от грозы, вызванной кознями этой особы, и бросил трон на произвол судьбы, когда Гиз, некоронованный король Парижа, не осмелился провозгласить себя королем Франции, я предложил вам занять этот трон и был готов помочь вам сделать это. Вы отказались, признав, что не имеете на него права, ибо хотя вы и сын короля, но ваша мать не была королевой.

— Я был молод и сходил с ума от любви, — взволнованно пробормотал Ангулем.

Словно не слыша его, Пардальян бесстрастно продолжал:

— Сегодня вы хотите, прибегнув к самым низменным уловкам, похитить трон, который я готов был завоевать для вас своей шпагой — при свете дня и в честном бою. Теперь же я связан клятвой и обязан защищать трон от любых посягательств на него. Поэтому вы неминуемо столкнетесь со мной на своем скользком пути. Отныне мы с вами враги, сударь. Надеюсь, вам понятно, что по дороге на престол вам придется перешагнуть через мой труп.

Он встал, привычным движением поправил перевязь и с насмешливой улыбкой, столь хорошо знакомой его врагам, галантно поклонился с видом человека, собравшегося уходить.

— Итак, сударыня, мы снова враги.