Одри посмотрела на свою тетю, затем на Элси.

— По-вашему, у него с собой револьвер? — сказала она приглушенным голосом.

— У кого? — возбужденно спросила Элси.

— Ну, у этого его брата. Из Австралии. Я сказала, чуть его увидела: «На тебе клейма ставить негде, любезный!» Вот что я сказала, Элси. Даже прежде, чем он заговорил со мной. Грубиян! — Она повернулась к своей тете. — Слово даю.

— Ты помнишь, Одри, что от тех, которые из Австралии, хорошего ждать нечего. — Миссис Стивенс откинулась в своем кресле, учащенно дыша. — Я теперь из этой комнаты не выйду, хоть ты мне сто тысяч фунтов заплати.

— Ох, миссис Стивенс! — сказала Элси, отчаянно нуждавшаяся в пяти шиллингах на новые башмаки. — Я бы, конечно, на такое не пошла, то есть я сама, только…

— Вот! — вскричала миссис Стивенс, подскочив и выпрямившись.

Они со страхом прислушались, и обе девушки инстинктивно подошли поближе к креслу экономки.

Какую-то дверь дергали, пинали, трясли.

— Слушайте!

Одри и Элси испуганно переглянулись.

Они услышали мужской голос, громкий, рассерженный.

— Открой дверь! — вопил он. — Открой дверь! Говорят тебе, открой дверь!

— Не открывайте дверь! — закричала миссис Стивенс в панике, будто под угрозой была ее дверь. — Одри! Элси! Не впускайте его!

— Черт дери, открой дверь! — вновь донесся голос.

— Нас всех поубивают в наших постелях! — дрожа, пробормотала экономка. В ужасе обе девушки прильнули к ней, и, обвив руками ту и другую, миссис Стивенс сидела в своем кресле и ждала.

Глава II

МИСТЕР ДЖИЛЛИНГЕМ СХОДИТ НЕ НА ТОЙ СТАНЦИИ

Был Марк Эблетт надоедой или нет, зависит отточки зрения, но можно сразу сказать, что он никогда не надоедал собеседникам воспоминаниями о своем раннем детстве и юности. Однако шила в мешке не утаишь. Всегда отыщется некто знающий. Считалось — по словам самого Марка, — что его отец был сельским священнослужителем. Говорили, что мальчиком он заслужил внимание и покровительство некой богатой старой девы в тех местах, и она оплатила его образование как в школе, так и в университете. Примерно в то время, когда он оканчивал Кембридж, его отец умер, оставив после себя кое-какие долги в назидание своим семейным и репутацию лаконичного проповедника, как пример своему приемнику. Ни назидание, ни пример, видимо, никакого действия не оказали. Марк отправился в Лондон на пособие от своей патронессы и, по общему мнению, свел знакомство с ростовщиками. Его патронесса и те, кто осведомлялся, полагали, что он «пишет», но вот, что он писал, кроме писем с просьбами отсрочить день уплаты, так никогда выяснено не было. Однако он регулярно посещал театры и мюзик-холлы — несомненно, с целью предложить «Спектейтору» несколько серьезных статей о декадентском упадке английской сцены.

К счастью (с точки зрения Марка), его патронесса скончалась на третьем году его жизни в Лондоне и завещала ему все деньги, какие он мог пожелать. С этого момента его жизнь теряет свой легендарный характер и переходит уже в область истории. Он улаживает счеты с ростовщиками, ставит крест на грешках юности и в свою очередь становится патроном. Патронирует он искусства. Не одни только мытари убедились, что Марк Эблетт более не пишет ради денег. Редакторам теперь бесплатно предлагались материалы вкупе с даровыми ланчами; издателям порой вручались договоры на издание тоненького томика, причем автор брал на себя все расходы и отказывался от гонорара; многообещающие молодые художники и поэты обедали у него; и он даже повез на гастроли театральную труппу, с равной щедростью играя и антрепренера, и «главную роль».