Адмирал Гонсалес де Мендоса лично следил за ходом земляных работ. Его охватило отчаяние из-за ничтожности результатов, достигнутых заключенными-цыганами. Чтобы обеспечить строительство новых доков, необходимо было перенести русло канала, проходившего в прилегающей зоне, однако почва, на которой приходилось работать, оказалась необычайно влажной. Это была даже не почва, а самый настоящий ил.

Заключенным действительно было очень трудно работать ид этом участке: их ноги увязали в болотной жиже по колено, а цеп и и оковы еще больше ограничивали движения. Хотя в каждом доке работало по тысяче человек, результат труда оказывался таким ничтожным, как будто их количество не превышало сотни.

А еще заключенные все время выражали свое недовольство: они шумно жаловались то на неудобства, которое доставляли им оковы, то на скудость рациона, то вообще на тяжкие условия труда.

Вспышки насилия и попытки к бегству стали такими частыми, что весь воинский состав верфи уже не столько выполнял обычные для военно-морской базы задачи, сколько присматривал за заключенными и подавлял беспорядки.

— Сеньор, пожалуйста, выслушайте меня!

Секретарь Карраско попытался привлечь к себе внимание адмирала и тем самым вывел его из задумчивости.

— В доке, где сейчас устанавливают шпангоуты нового фрегата «Победа», началась серьезная потасовка.

Раскрасневшееся лицо юноши наглядно свидетельствовало о том, что он бежал сюда со всех ног.

Адмирал сокрушенно вздохнул. Ему еще совсем недавно казалось, что хуже быть уже не может, однако судьба, по-видимому, решила подкинуть ему новые напасти.

— А как это началось? — спросил он, стремительно шагая к месту потасовки.

— Там двенадцати цыганам поручили изготавливать металлические детали для новых фрегатов. Когда они начали работать с наковальнями, молотами и огнем, никому и в голову не пришло, что они вздумают найти всему этому другое применение. Однако именно это и произошло: они вдруг ни с того ни с сего расквасили головы десятерым нашим рабочим, а еще пятерым поломали ребра. Когда я побежал сюда, они бились врукопашную с пятнадцатью нашими солдатами, а еще пытались поджечь весь запас древесины на складе.

— Клянусь, что на этот раз им несдобровать!

Гонсалес де Мендоса в ярости сжал кулаки, а затем, выхватив саблю, еще быстрее зашагал в сторону мастерской, намереваясь самым решительным образом подавить вспыхнувший бунт.

Из иллюминаторов готового почти на треть корпуса корабля валил густой черный дым, а в имевшийся в борту проем входили вызванные на подкрепление солдаты, в то время как наружу выкарабкивались раненые.

Внутри корпуса корабля двенадцать цыган отчаянно сражались среди клубов дыма против двух десятков солдат, размахивая кольями, молотами и железными прутьями. С помощью этого «оружия» они давали достойный отпор вооруженным саблями солдатам.

Адмирал не стал слушать увещеваний своего помощника, убеждавшего его не вмешиваться и позволить солдатам самим справиться с цыганами. Даже не замедлив шага, он бросился на одного из бунтовщиков. Тот не успел уклониться от удара, и сабля адмирала пронзила его насквозь, войдя ему в живот по самую рукоятку. Однако на адмирала тут же сбоку напал другой цыган, который сначала ударом молота перебил ему позвоночник, а затем еще одним ударом размозжил череп.

Такой поворот в ходе схватки был настолько неожиданным, что обе враждующие стороны на несколько секунд замерли, оторопело уставившись на погибшего адмирала, а затем с еще большей яростью набросились друг на друга. Схватка закончилась гибелью всех двенадцати взбунтовавшихся цыган, однако потери со стороны солдат увеличились еще на десять человек.