Ничто не изменилось в этом доме, только теперь в нем больше не было Абделала.
— Вы сказали, наш отец прислал вам письмо, — проговорил Хассан, бросая окурок сигареты на пол. — А что он в нем писал?
Такая вопиющая невежливость переполнила чашу терпения его брата. Он сделал Хассану сердитый выговор по-арабски, на что Хассан в ответ лишь пренебрежительно пожал плечами.
— Простите, ситт, — обратился ко мне Ахмед.
— Все в порядке, естественно, что вам хотелось бы об этом знать. — Я поставила свою чашку, и Ахмед тотчас же наполнил ее снова. На этот раз мне не нужно было тянуть время, чтобы придумать, что сказать, — ложь полилась без всяких затруднений, так зубная паста легко и просто выдавливается из тюбика. — Он посылал мне привет и писал, что надеется снова увидеться со мной. Я планировала в любом случае поехать в отпуск, поэтому... — Я пожала плечами, похоже, точно так же, как Хассан.
— Да, — задумчиво отозвался Ахмед, — жаль, что вы приехали слишком поздно.
Слишком поздно... слишком поздно. Эти, без сомнения, самые грустные слова на свете погребальным звоном отозвались у меня в голове. И вдруг комната и все, что меня окружало здесь, стало непереносимым. Я резко поднялась со своего места.
— Я должна идти. Благодарю вас.
Они оба проводили меня во двор: Ахмед — почтительно, как гостеприимный хозяин, Хассан — с видом скверного мальчишки, который нипочем не оставит взрослых одних. Мне не следовало открыто игнорировать его, поэтому я подала ему руку при расставании, однако смелое пожатие его тонких пальцев было мне неприятно.
— Как долго вы пробудете в Луксоре? — спросил он.
— Не знаю. Вероятно, несколько дней.
— Как жаль, — вступил в разговор Ахмед, — что вы не повидали моего отца.
И тут я поняла, встретившись с серьезным взглядом его черных глаз, что он не сказал мне всего, что мог бы сказать. Но с чего бы ему доверять мне, если я сама была не слишком-то откровенна с ним. Обычно я имею обыкновение верить людям — или, как говаривал Джейк, меня можно провести одним честным выражением лица.
Во все время чаепития я чувствовала присутствие Хассана, который стоял, с ленивой грацией прислонившись к стене. Он был потрясающе красив, даже безобразная западная одежда, которая смотрелась достаточно плохо на европейцах и выглядела чудовищным богохульством на потомках фараонов, не могла его изуродовать. Однако красивое лицо Хассана не было честным. Я не склонна была обманываться его безупречной внешностью и подозревала, что сдержанность Ахмеда продиктована теми же соображениями. Ничего не оставалось, как уйти, что я и сделала, но весь путь вниз по тропинке мне казалось, что я спиной чувствую насмешливый взгляд черных глаз Хассана.
Я совершенно потеряла счет времени и удивилась, когда оказалось, что все остальные только что выбрались из гробницы Рамоса. Мистер Блоч воспринял мои сбивчивые извинения без комментариев, похоже, он счел естественным, что мне захотелось побродить в одиночестве.
Когда мы вернулись в отель, солнце накалило все до температуры кипения, и участники экскурсии разбрелись в поисках холодного душа и еще более охлажденных напитков. Я провела остаток дня в своем номере, даже не спустилась вниз к обеду.
Какой-то крошечной, способной анализировать частью сознания я не переставала удивляться силе отчаяния, заполнившего большую, оставшуюся его часть. Я не видела Абделала много лет, и тем не менее известие о его смерти причинило мне такую боль, словно он умер на моих глазах. И помимо этого над чувством утраты превалировала уверенность в том, что моя единственная надежда рухнула. Вопреки логике, я с нетерпением ждала разговора со стариком, разговора, который должен был положить конец болезненной страсти, владевшей мною последние десять лет. |