Она окинула его суровым взглядом и вернулась в центральную часть кромлеха.

— Пойди поставь чайник.

Он вошел в полутемный фургон, наполнил чайник и со злостью брякнул его на плиту. Как она смеет так с ним говорить! Не нужна ему ее дурацкая работа, и ему дела нет до ее карьеры. Так и не сумев найти спички, он в сердцах захлопнул шкафчик, прислонился к сушилке, сердито выглянул в крошечное окошко. Потом оглянулся.

Первым делом он запер дверь фургона и задвинул шпингалет. Потом вошел в кабинет. Там стоял стол, заваленный бумагами, поддон с осколками кости, россыпью лежали инструменты. К доске для объявлений были приколоты квитанции и счета. А рядом в стену был вбит крючок, и на нем висели ключи.

Роберт выглянул в окно. Внутри металлического забора никого не было. Ему вдруг пришло в голову, что этот железный забор исполняет ту же роль, какую много столетий назад играла деревянная изгородь: не дает посторонним увидеть тайны, скрывающиеся внутри.

Он отвернулся от окна и снял с крючка связку ключей.

Тот, что отпирал калитку в заборе, был большой, сразу отличался от других; Роберт видел его сегодня утром в руках у Маркуса. Но если его взять, они сразу заметят.

Он повесил ключи обратно и открыл ящик. Бумаги. Ручки. Коробка скрепок, ластики, огрызки карандашей. Коричневый конверт со штампом «Слесарный магазин Терстена». Этот магазин стоял у автобусной остановки в Суиндоне. Роберт приоткрыл конверт — оттуда выскользнул ключ.

Запасной ключ от калитки.

— Роберт! Принеси пластиковых пакетов!

Из-за забора выглянул Джимми; Роберт молниеносно сунул ключ в карман, пакет — обратно в стол и выскользнул в кухню.

— Иду! — крикнул он, схватил со стола спички, чиркнул и зажег голубое пламя. — И чай уже почти готов.

До самого вечера ключ оттягивал ему карман. Если наконец удавалось хоть ненадолго о нем забыть, ключ тотчас же давал о себе знать: втыкался в тело, когда Роберт вставал на колени или распрямлял затекшие ноги. Комья торфа осыпались с рукавов, колен, облепили даже серебристую фольгу, в которую Мария завернула сандвичи, испачкали ручку выщербленной чайной кружки. Руки почернели, под ногтями темнела грязь. Гнев Роберта понемногу остывал, ему на смену приходили угрызения совести.

Он уже жалел, что взял этот ключ. Может, вернуть его на место, пока никто не заметил? Или лучше просто сказать Вязелю, что он не сумел его достать? Но поэт каким-то сверхъестественным образом видит всё насквозь. Например, он знает о Хлое.

Уровень почвы неуклонно понижался. К четырем часам пополудни деревянная изгородь выступала из земли уже на метр, а они еще не докопались до ее основания. Присев на корточки, Роберт вдохнул гнилостный запах торфа; потом взял в руки большой комок и разломил его.

Внутри лежал жучок. Маленький, блестящий, превосходно сохранившийся.

Он улыбнулся, коснулся жука, а в следующий миг, судорожно дернувшись от ужаса, чуть не раздавил его.

Жук зашевелился. Сполз ему на запястье и там застыл.

Потом расправил крылья и улетел.

Роберт оглянулся.

Вокруг кишели жуки. Сотни жуков. Они появились откуда ни возьмись. Выползали из-под кромлеха, из земли, насыпанной в тачки и ведра. В воздухе повисло жужжание, искорками вспыхивали радужные надкрылья — бронзовые, золотые, зеленые, блестящие, как фольга.

Они выходили на свет из-под земли, как птица, как те, кто соорудил это святилище.

* * *

— Как вы думаете, — спросил он в тот же вечер у отца Максела, сидя рядом с ним в саду возле пасторского дома и отряхивая землю с ладоней, — Хлоя когда-нибудь очнется?

Священник скрестил большие ноги в сандалиях.