И цвета тоже различались. Чаще всего пряжа казалась красной, но встречались вкрапления синего, желтого и зеленого. Замок был словно связан на гигантских спицах из шерсти, увеличенной в сотни раз. Будто она разглядывала спутанные волокна в микроскоп.

Отверстий было так много, что она не знала, какое выбрать. Этот каэр походил на лабиринт. Пока она стояла в неуверенности, где-то в глубине опять зазвонил колокол, на этот раз более настойчиво.

Хлоя прикусила губу. Неправильно это. Какую бы дорогу она ни предпочла, выбор будет правильным, потому что этот мир — ее. Она — писательница, создающая свой собственный рассказ. Она выбрала один из входов, направила Калли в него, но всего через несколько шагов перед ней предстали четыре или пять темно-красных отверстий, они вели в разные стороны, а сквозь плетеные стены можно было заглянуть в глубину замка. Ничего не разберешь!

— Ну и что дальше? — сердито вскричала она. Ответ пришел откуда-то сзади, хотя она знала — там никого не было.

— Вот так оно всегда бывает у поэтов. Вечно приходится выбирать, принимать решения.

Она обернулась, вспыхнув от ярости.

Он сидел в одной из петель этой вязаной мешанины, небрежно раскачиваясь, будто на качелях, точно таких же, как стояли у нее в саду… Лицо его скрывалось в тени, но она разглядела на лбу отметину в виде звезды.

А на руке темнели три шрама.

Oi. ОЙНДЛЕ — БЕРЕСКЛЕТ

Можно подумать, она сражается с нами. Врачам удалось запустить ей сердце, и мозговая активность тоже появилась, но начинать надо было не с этого. Даже просто глядя на ее лицо, я вижу перемены.

— Хлоя, — повторяет Кэти. — Хлоя! — Она склонилась над дочерью, целует ее в лоб.

Существуют ли глубины столь дальние, что туда не может добраться даже любовь?

Среди колючек, шипов, ветвей?

Я не верю.

Никогда не поверю.

Хоть я и мал, я сражался

В рядах лесных деревьев.

Роберту никогда не доводилось драться. В школе он пользовался успехом, и никто к нему не цеплялся. Он был высок ростом и всегда ходил, с головой погруженный в свою живопись, и, хоть однажды и прозанимался целый семестр в секции боевых искусств, до настоящих драк дело никогда не доходило.

Кроме того, перед ним был зверь. Он не знал ни жалости, ни страха.

Не знал сомнений.

Роберт почувствовал, что тяжесть у него на руке уменьшилась: Король выпрямился.

Волк трусцой направился к ним, опустив голову. Уши прижаты, в оскале торчали желтые зубы. Когда он прыгнет, удар будет сокрушающим, могучие зубы разорвут мускулы, раздробят кости.

Роберт пошарил под курткой. Потом в отчаянии метнул взгляд вбок.

Мешок из журавлиной кожи лежал под деревьями, там, куда он его отшвырнул.

Он осторожно сделал шаг к мешку. Волк ощетинился, в горле заклокотал протяжный рык.

И тут, к удивлению Роберта, дерево, стоящее перед ним, склонилось к земле, закрыв его от волка. Сначала ему показалось, что дерево наклонилось само собой, но потом он понял, в чем дело: на верхнюю ветку опустилась какая-то птица, и под ее тяжестью тонкий ствол согнулся. Потом села еще одна птица, потом третья.

Длинноногие, с тонкими клювами — на ветвях тихо покачивались три журавля. В полумраке их силуэты мерцали белизной. Король прошептал:

— Хранители. — В его голосе дрогнула надежда.

Журавли смотрели на волка.

Взгляд его янтарных глаз перешел с Роберта на птиц.

Никто не шелохнулся.

И вдруг затрещали, захрустели ветки. По обледеневшему лесу кто-то приближался, продираясь сквозь кусты, ломая ветки. Тяжелый, огромный, такой, что земля дрожала. Роберт еще крепче прижался спиной к дереву, мечтая, чтобы оно раскрылось, чтобы отворилась за спиной дверца — и поглотила его.