Мы вышли из гостиницы, снова сели в двуколку, и Саймон отвез меня домой. Хотя моя поездка в Уорстуисл оказалась бессмысленной, я чувствовала себя гораздо увереннее, чем до нее: разговор с Саймоном пошел мне на пользу, а главное, я теперь действительно знала, что мне есть кому доверять.

Я написала отцу, надеясь, что уже через несколько дней буду знать всю правду, так как отец поймет, с каким нетерпением я жду от него ответа. Как только я отправила письмо, я почувствовала себя как бы сильнее. Весь следующий день прошел без приключений, а наутро приехал доктор Смит.

Он захотел поговорить со мной наедине, и Рут оставила нас вдвоем в утренней гостиной.

Он подошел к креслу, в котором я сидела, и почти с нежностью на меня посмотрел. Положив ладонь на подлокотник моего кресла, он мягко сказал:

— Значит, вы ездили в Уорстуисл.

— Я хотела убедиться, — ответила я.

— Разумеется. Значит, теперь вы знаете, что я вас не обманул?

— Они мне там ничего не сказали.

Он кивнул.

— Главный смотритель ни в коем случае не мог поступить иначе. Он обязан соблюдать конфиденциальность в отношении своих пациентов и их родственников. Но во всяком случае вы убедились, что там содержится некая Кэтрин Кордер.

— Да.

— Кэтрин, поверьте, я вам сказал правду: это действительно ваша мать. Ваш отец, Мервин Кордер, каждый месяц ее навещает. Он просто счел необходимым все это от вас скрыть.

— Это меня не удивляет.

— Кэтрин, зато я приятно удивлен вашим спокойствием. Кстати, если бы вы меня попросили, я бы сам свозил вас в Уорстуисл. Вы бы тогда убедились, что я был бы вам там гораздо полезнее, чем Саймон Редверс.

У меня было минутное искушение сказать ему о моем письме к отцу, но я удержалась. Саймон сказал, что мы с ним вдвоем разгадаем эту таинственную загадку, и я не хотела никого посвящать в наш с ним договор.

К тому же у меня не было особой надежды получить от отца какое-нибудь радостное известие. Мне было уже ясно, что Кэтрин Кордер, томящаяся в Уорстуисле, была не кто иная, как моя мать.

— Может, как-нибудь я все-таки свожу вас туда, чтобы вы могли ее увидеть.

— Какой в этом смысл, если я ее никогда не знала?

— Но разве вы не хотите видеть свою родную мать?

— Она ведь меня все равно не узнает.

— Ну почему, у нее бывают моменты просветления, когда она начинает как-то осознавать, что происходит вокруг нее.

Меня передернуло, но я не собиралась признаваться ему в том, что даже мысль о том, чтобы снова оказаться в этом жутком месте приводила меня в ужас. У меня было странное суеверное предчувствие, что, если я снова переступлю его порог, я не смогу оттуда выйти. Если я ему это скажу, он выслушает с сочувствием, а потом скажет, что это еще одно проявление моего истерического состояния, порождающего «видения» и беспредметные страхи.

Не знаю почему, но я не могла быть с доктором Смитом столь же откровенной, как с Саймоном. Это скорее всего было еще одним доказательством того, что с последним меня связывало совершенно особое чувство. И потом, доктор Смит был уж очень готов списать все, чем я с ним делилась, на «мое состояние», поэтому ни ему, никому другому, кроме Саймона, я довериться больше не могла.

До Рождества оставалось всего три дня. Слуги украсили холл ветками остролиста, а кое-где повесили и омелу. Я слышала, как горничные хихикали и перешучивались с лакеями, прикрепляя ветки омелы в самых, по их мнению, подходящих местах. Не заметив меня, даже наш степенный Уильям вдруг обхватил мою Мэри-Джейн за талию и запечатлел звонкий поцелуй на ее щеке, стоя под жемчужными ягодками омелы.

В один из этих дней я, наконец, получила письмо от отца.