— А о чем вы хотели нам рассказать? спросила Оса. — Ну, как раз перед тем, как ужин привезли?

— Я? — Командор сдвинул брови, припоминая. — Ах, да! Я хотел рассказать вам одну историю, которая не здешних мест касается, но кое-что проясняет… Это в Латвии было. Дай Бог памяти лет десять, если не пятнадцать назад. Ну, в общем, когда все мы жили единым Советским Союзом и даже помыслить никто не мог, что этакая громада возьмет и рухнет в одночасье. И была в Латвии своя особая копченая рыбка — нежная, сочная, так хороша, что словами не передашь. По-латышски называлась «луциэше». Собственно, это была разновидность бильдюжки, но особая балтийская разновидность. И вот приехал я туда в очередной раз, после того, как не был несколько лет, и, гляжу, плоховато с этой луциэше и на рынках, и в кооперативных рыбацких магазинчиках… Вот я и спросил у одного моего приятеля, офицера рижского уголовного розыска, куда эта копченая рыбка перевелась. Он мне объяснил… — Командор отправил в рот очередную ложку пшенной каши и оглядел своих слушателей. — За что купил, за то продаю, я потом слышал другие версии, но меня там не было, так что… — Он пожал плечами. — В общем, версия моего приятеля была такова. Решили где-то наверху, что луциэше — это невыгодно, слишком мелкая рыбка, и надо увеличивать поголовье трески. Треска — она рыба большая, мол, солидная. Вот и запустили в прибрежные воды дополнительные выводки трески — чтобы она подросла и кишмя там кишела. Одного не учли: что треске, как всякому живому существу, кушать хочется. Вот эта новая треска и сожрала всю луциэше. Подросла на ней, не спорю. Но поскольку кушать ей было больше нечего, то подросшая треска взяла и ушла к шведским берегам, на радость тамошним рыбакам! А возле нашинских берегов вообще пусто стало. И тогда, чтобы восстановить поголовье рыбы, которое сами же и извели, природное равновесие нарушив, решили наверху запретить частный Рыбацкий промысел. Вот так! Половина Латвии легла спать честными рыбаками, а продулась браконьерами! Со всеми вытекающий последствиями — штрафами, конфискацией сетей и лодок, тюремными сроками за незаконную ловлю. Теперь только самые отчаянные рисковали в море выходить, и в незаконные коптильни всегда очереди стояли. Понимаете? Разрушился уклад, существовавший испокон веков, потом, спустя уже сколько лет, поголовье рыбы восстановило и луциэше размножилась в отсутствие лиц ней трески, и треска возвращаться стала. Но за эти годы многое другое оказалось сломанным. В частности, то, что непосредственно касалось моего приятеля, офицера уголовного розыска. Раньше отцы сызмальства брали сыновей в море, приучали к своему труду. А тут выросло целое поколение, отлученное от моря, которым нечего было делать, нечем руки занять. И от этого резко подскочил уровень преступности — особенно молодежной преступности. В рыбацких городках, где раньше можно было кошелек на крыльце забыть и утром найти нетронутым, теперь стало небезопасно гулять поздним вечером. И эти криминальные и прочие проблемы стали нарастать, как снежный ком… Улавливаете? А пошло все от одного непродуманного решения — увеличить количество трески.

— На Волге приблизительно то же самое, — после паузы продолжил командор. — И разорена она хищнически, и загажена, и погублено многое… Тут и сброс промышленных сточных вод, и неразумные плотины, и… — Командор махнул рукой. — Доходит до того, что в ряде мест не рекомендуют осетров добывать, потому что у них мясо отравлено химическими и радиоактивными отходами. И таких осетров легко узнать — у них мясо слоится… Я вот лежу и вспоминаю поэта Языкова — был такой замечательный русский поэт, выросший на Волге.