— Тоже где-нибудь прочла.

— А вот и нет! — торжествовал Воробей. — Меркурий самая близкая планета к Солнцу. Еще ни один земной спутник до него не долетал. Все сгорали на фиг. И в телескоп Меркурий не раз­глядеть — Солнце глаза слепит…

— Да откуда ты это взял?

— Я специально узнавал. И это еще не все, Мухина. Помнишь, НЛО как-то говорила, что жила в Питере?

— Не помню.

— А я помню. Она тогда сказала, что жила в Петербурге на 5-й Водопроводной улице. Так вот, в Питере нет никакой 5-й Водопроводной. Есть только 1-я, 2-я, 3-я и 4-я. Я специально вы­яснял.

Я хмыкнула.

— Если она не жила в Питере, значит, она обязательно с Меркурия?

— А откуда ж еще?! — убежденно воскликнул Воробей. — Ты заметила, что она все время в свитере ходит, даже когда жарко?

— Ну и что?

— А то! На Меркурии плюс четыреста два­дцать градусов! Одуванчикова сама говорила. Ес­тественно, она привыкла к такой жаре. Поэтому здесь, на Земле, и мерзнет.

Я опять хмыкнула.

— А наш физрук Амбалов зимой ходит в од­ной футболочке. Что ж он, по-твоему, с Юпи­тера?

— Почему с Юпитера?

— Да потому что на Юпитере минус сто два­дцать. Об этом тоже Надежда Львовна говорила.

Володька аж на стуле подскочил.

— Ага-а! Значит, она и на Юпитере побывала!

— Да-а, Воробей, — принялась я за второго цыпленочка, — похоже, ты и вправду кукукнулся.

— Ах я кукукнулся?! — тотчас рассвирепел Володька. — Ну спасибо тебе, Эммочка! Когда ты мне рассказывала, что террористы хотят Питер взорвать, я тебе не говорил, что ты кукукнулась.

Да, было такое. Не буду ставить себе в заслу­гу, а лишь вскользь упомяну, что я тогда спасла Петербург, который, можно сказать, висел на во­лоске.

— Это разные вещи, Воробей, — стала я его убеждать, не забывая, впрочем, и о цыпленке, — одно дело — земные террористы, а другое дело — неземные пришельцы.

— Ой, да одна фигня, — отмахнулся Володь­ка. — И цель у них одна — подстроить людям какую-нибудь пакость.

— Да откуда ты знаешь, что НЛО хочет па­кость подстроить?

— А вот откуда! — Воробей снова включил диктофон.

«…Солнце, ребята, становится все горячее и горячее, — зазвучал опять голос Надежды Львов­ны.

— Когда его температура вырастет на пять процентов, на Земле прекратится вся растительная жизнь, когда его температура станет больше на де­сять процентов — погибнут животные и люди, а когда на пятнадцать — земные океаны и моря за­кипят. Испарения от кипящих вод заволокут ноч­ное полушарие, а металлические пары, выброшен­ные Солнцем, и вовсе испарят вашу планету…»

Володька остановил запись. Глаза его горели, Щеки пылали.

— Слыхала, Мухина, слыхала?! Она сказала «вашу» планету, а не «нашу»!

— Да она просто оговорилась.

— Ничего подобного! И кстати, ты обратила внимание, каким тоном она рассказывала о Мер­курии и каким — о Земле?

Да, я обратила. О меркурианских днях Надеж­да Львовна говорила очень поэтично, прямо как Гоголь об украинской ночи, а о гибели Земли — с каким-то даже злорадством. Но в принципе это еще ничего не значило.

— У тебя, Воробей, неувязочка получается, — заметила я.

— Какая неувязочка?

— Ну если Солнце становится все горячее и горячее, то Меркурий должен будет испариться еще раньше, чем Земля.

— Правильно! Вот поэтому меркуриане и хо­тят переселиться к нам на Землю.