— Всем уходить в леса! — сказали старейшины.

— А как же больные? Как сакли? Ведь явятся, увидят, что жители покинули их, все сожгут и разрушат! — посыпались вопросы.

— Что делать, Ника-Шапи? Посоветуй.

— Вы же совсем недавно презирали меня, а теперь спрашиваете совета! — равнодушно перебирая четки, бросил Ника-Шапи.

— Сейчас не время поминать обиды. На нас надвигается беда!..

— Что ж, есть у меня мысль. — Ника-Шапи уставился на носок своего чарыка и, не поднимая головы, добавил: — Ведь не звери на нас идут, люди…

— Какие же это люди, нечестивцы!..

— Ты разве не слыхал, что они натворили в Мамай-Кутане? Вырезали семьями. В ауле Баркай тоже…

— Детей саблями рубят.

— Рубят, да! — сказал Ника-Шапи. — Только рубят тех, кто сопротивляется…

— Так что же ты предлагаешь?

— Они — люди. Их тоже растили отцы и матери, у них тоже есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, языки, чтобы говорить. Я думаю, лучше будет, если мы пошлем им навстречу для переговоров нашего представителя… Пусть договорится с ними, спросит, чего они хотят. Если продовольствия, то сколько, если овец да коров — тоже сколько. Может, и люди им нужны — все надо решить по-доброму. — Ника-Шапи умолк и с видом человека, который, как говорят куймурцы, обутым хочет пройти через врата рая, оглядел всех присутствующих.

— А это, пожалуй, мысль! — сказал кто-то в толпе.

— Он и верно разумное говорит, — поддержали вокруг.

— И кому, как не Ника-Шапи, представлять наш аул, просить за нас!..

— Выручай, Ника-Шапи.

— Век будем за тебя молиться!

— Что ж, вся моя жизнь на службе у аульчан!.. — Ника-Шапи говорил, а в душе его ворочались валуны ненависти. Вот наконец-то он может избавиться от новоявленного святого. Случай — лучше не придумаешь. — Я бы рад и сейчас, но поймите меня, люди добрые, не умалите ли вы чести нашего почтенного Ливинда, послав с такой важной миссией меня? Да вы, кстати, и пригласить его забыли. А ведь имя его аульчане с некоторых пор ставят рядом с именами святых.

— И в самом деле, где же он?..

— Почему его нет? Позовите Ливинда!..

— Я считаю, — продолжал Ника-Шапи, — что такое святое дело впору только Ливинду…

Почтенные пригласили Ливинда, и, в ответ на их решение, он сказал:

— Воля общества для меня закон. Я все исполню!

Муумина и плакала и молила отца не ходить к белоказакам:

— Они ведь так жестоки!

Но Ливинд дал слово и не собирался его нарушать. Как можно, люди сочтут его трусом, недостойным не только что звания святого, но и папаху носить…

И тогда Муумина заявила, что она пойдет с отцом, одного его не отпустит, потому что ведь общество не дает ему ни оружия, ни спутника.

Ливинд, как мог, утешил, успокоил свою любимую дочь, вытер с глаз ее чистые, как роса, слезы, уговорил остаться дома, взял свою сучковатую палку, с которой он ходил, когда еще был слепым, сел на лошадь, на которой вернулась с Хасаном в аул его дочь и пустился навстречу неизвестности.