Казалось, с этими словами к нему вернулось полное самообладание. Он выпрямился и сказал, обращаясь к окружающим:

— Извините, пожалуйста, что я отдался мгновенному впечатлению и забыл, что нахожусь в обществе... Но я думал, что эта семейная драма давно уже закончена, и вдруг теперь появляется неожиданный эпилог... Вы, значит, дочь фокусника Орловского? — обратился он к Фелисите, видимо, стараясь говорить любезно.

— Да, — ответила она коротко.

— Ваш отец после смерти своей жены оставил вас в N? Вы выросли здесь? — спрашивал он дальше, видимо смущенный неприступным видом девушки.

— Да!

— Ему не долго оставалось заботиться о вас. Насколько мне известно, он восемь или девять лет назад умер в Гамбурге от нервной горячки.

— Я только теперь узнаю, что он умер, — ответила, задрожав, Фелисита, и на ее глазах появились слезы. Но, несмотря па потрясение, девушка почувствовала все-таки какое-то болезненное удовлетворение: госпожа Гельвиг часто говорила, что ее отец лентяй и не думает о том, что стоит чужим людям кормить его ребенка.

— Мне очень жаль, что пришлось сообщить вам это печальное известие, — сказал Гиршпрунг с сожалением. — Ведь вы потеряли единственного родственника, который остался у вас после смерти вашей матери... Я разузнал о прошлом этого человека. Он с детства был одинок на свете. Таким образом, как это ни жаль, но у вас нет родных.

— Позвольте вас спросить, господин фон Гиршпрунг, какое отношение к вашей семье имела мать этой молодой девушки? — спросила советница, возмущенная тем, что он публично отказался от родства с Фелиситой.

Краска залила его лицо.

— Она была когда-то моей сестрой, — ответил он глухим голосом, делая ударение на слове «когда-то». — Я умышленно не упоминал об этом родстве, — продолжал он после паузы, — так как иначе я должен сделать этой молодой даме признание, от которого ей лучше быть избавленной... В тот момент, когда госпожа Орловская протянула свою руку фокуснику, она перестала быть членом нашей семьи... В нашей фамильной книге рядом с ее именем не записано имя ее мужа; и в ту минуту, когда она покинула наш дом, мой отец вычеркнул ее имя — это было для него в тысячу раз тяжелее, чем поставить ей надгробный памятник... С тех пор имя Меты фон Гиршпрунг никогда не упоминалось.

Советница во время этой уничтожающей речи любовно обняла Фелиситу... Невдалеке стоял профессор. Он молчал, но его взгляд с выражением искреннего сочувствия остановился на бледном лице молодой девушки, которая снова вынуждена была страдать за свою покойную мать... Наступила тяжелая пауза. В этом всеобщем молчании таилось строгое осуждение. Говоривший тоже почувствовал это и сказал нерешительно:

— Поверьте, что мне очень тяжело доставлять вас неприятности, но я могу называть вещи только своими именами... Я охотно бы сделал для вас что-нибудь... Какое положение занимаете вы в этом уважаемом доме?

— Моей любимой дочери, — ответила советница за Фелиситу, смотря на него твердо и проницательно.

— Видите, вам выпал счастливый жребий, — сказал он молодой девушке. — К сожалению, пока мои родители живы, я не мог бы предоставить вам права дочери. Того, что вы носите имя Орловского, совершенно достаточно, чтобы она никогда не допустили вас до себя.

— Как, родные дедушка и бабушка? — воскликнула с негодованием советница. — Они могут знать о существовании внучки и умереть, не увидев ее? Этого я никогда не пойму!

— Дорогая госпожа советница, — ответил фон Гиршпрунг с холодной улыбкой. — Аристократическое чувство и стремление сохранить незапятнанной семейную честь — это особенности семьи Гиршпрунгов, от которых я также не могу отказаться. Любовь стоит у нас на втором плане.