В XV веке Деву Марию часто рисовали в алом, поскольку тогда кошениль ценилась больше других красителей, а в Византии очень ценился пурпурный краситель, мало кто мог позволить себе носить одежду такого оттенка. Когда в XIII веке в Италию привезли дорогущий ультрамарин, логично, что именно им стали рисовать платье Богородицы, важнейшего символа веры.

С этого момента голубой цвет сделался особенным в христианской культуре и его стали использовать для декора христианских соборов. По сей день католические священники меняют облачение в зависимости от случая: облачения бывают черные, красные, пурпурные, зеленые и белые, но лишь в Испании и только раз в году, в праздник Непорочного Зачатия, священники надевают голубые. Черный символизирует смерть, красный — кровь мучеников, фиолетовый — покаяние, зеленый — вечную жизнь, а белый — единство всех цветов. В XVI веке папа римский Пий V унифицировал цветовую символику католической церкви, и с тех пор голубой положен только Деве Марии, а не ее слугам. В некоторых районах Франции и Испании вплоть до XX века родители заболевшего ребенка давали обет Богородице, что оденут свое чадо в голубое с ног до головы, если малыш поправится, в знак благодарности.

Когда мы добрались до Бамиана, то мысленно возблагодарили те божества, которые приглядывали за нами в дороге. Сотрудники ООН предупреждали, что на дорогах небезопасно, но теперь, оглядываясь назад, мы рассудили, что на риск пойти стоило. Это место было особенным: долина в тени горы в обрамлении из песчаника, которую охраняли две исполинские статуи Будды, пятьдесят пять и тридцать пять метров в высоту. Статуи установили четырнадцать веков назад, и тогда долину наводнили паломники — ремесленники и торговцы из Турции и Китая. Это был конец Гандхарского царства, и Бамиан стал на тот момент центром буддийского искусства. Здесь жили тысячи монахов, а пещеры стали собраниями фресок.

Но когда мы приехали сюда в 2000 году, от былого величия остались лишь статуи Будды, да и то в плачевном состоянии. За несколько месяцев до этого местный военачальник приказал открыть по ним огонь, поскольку это языческие истуканы. В итоге той статуе, что поменьше, целились в голову и в пах; большому Будде повезло: ему на голову нацепили горящую тракторную шину, и как раз в этот момент из Кандагара пришел приказ прекратить измываться над статуями. Правда, к тому времени им закрасили черной краской глаза, и сейчас два слепых великана одиноко стояли в долине, где некогда им поклонялись.

Теперь осталась только штукатурка, хотя, по легенде, прежде один из Будд был голубым, а второй красным. Раньше у них были деревянные руки, которые на закате поднимали вверх, должно быть, цепи и ролики подъемного механизма издавали ужасный скрежет. Но в VII и VIII веках по мере распространения ислама о значении статуй забыли.

— Мы знаем только, что раньше глаза большого Будды были видны издалека, с того края долины, так они ярко сияли, — сказал мне за ужином сотрудник благотворительной афганской организации.

— Они были голубые? — спросила я.

— Нет, я думаю, зеленые. Может быть, изумруды.

На следующее утро нам дали разрешение подойти к большому Будде, вторая статуя находилась всего в паре сотен метров, но там начиналась вотчина другого военачальника. Мы прошли через КПП и двинулись по узенькой тропинке, прорубленной в ярко-оранжевом песчанике, потом прошли через тоннель с низким потолком и вышли к голове Будды, на которой вполне можно было расположиться на пикник. Кругом валялись окурки, а там, где, по мнению буддистов, находилась коронная чакра, зияла дыра от динамита.