— Но почему маэстро захотел включить такого человека в число апостолов?

— Я сам задавал ему этот вопрос, и знаете, что он мне ответил? «Геометрия, — сказал он. — Во всем геометрия!» Он объяснил мне, что красота обнаженной натуры заключается в одинаковом расстоянии между сосками, от центра груди до пупка и от пупка до начала ног. Касательно гнева, то он заверил меня, что может передать его всего лишь с помощью взгляда. Когда в следующий раз вы будете изучать «Вечерю», обратите внимание на взгляд Иакова. Он избегает смотреть на Христа, в ужасе уставившись на стол, как будто только что обнаружил что-то ужасное.

— То, что один из его спутников предаст Мессию.

— Нет! — нарушил молчание одноглазый, как будто я произнес какую-то нелепицу. — Это то, во что он хотел заставить нас поверить. Разве наши братья вам не сообщили о том, что мы имеем дело с талисманом? Будет он работать или нет, зависит от присутствия или отсутствия в нем символов. И в этом случае Иакова привело в ужас то, что Иуда и Иисус претендуют на один и тот же кусок хлеба... Или же отсутствие у Иисуса чаши. Грааля.

Это было тонкое наблюдение.

— И вот еще что. Вспыльчивый Иаков изображен в той части картины, которая освещена ярче.

Брат Бенедетто пояснил, что присутствовал на нескольких занятиях, посвященных взаимодействию света и пространства, которые проводил маэстро в галерее больницы. С этих странных лекций слушатели выходили словно одурманенные. Леонардо рассказывал, как инертная материя, гармонично распределенная в пространстве картины, могла обрести жизнь. Он часто сравнивал это чудо с тем, которое происходит с нотами какой-либо партитуры. Записанные на бумаге, они являются не более чем последовательностью неподвижных знаков и не обладают никакой ценностью, кроме идеографической. Однако стоит их пропустить через сознание музыканта и перевести в движение его пальцев или усилие легких, как в пространстве рождаются вибрирующие звуки, тревожа душу новыми чувствами и ощущениями. Может ли существовать что-либо более живое, чем музыка? Только не для Леонардо.

Magister pictorum  так же воспринимал и свои произведения. На первый взгляд, они рождались из взаимодействия безжизненных предметов — штукатурки, столов, уставленных банками с краской и клеем. Однако в восприятии посвященного наблюдателя эта мертвая природа обретала невероятную силу.

— А как по-вашему, Леонардо удается вдохнугь жизнь в изначально безжизненную субстанцию? — поинтересовался я.

— Посредством астральной магии. Вам ведь уже известно, что этот еретик Леонардо изучал тексты Фичино?

В вопросе брата Бенедетто мне послышался подвох. Одноглазый, должно быть, уже знал о моих подозрениях от падре Банделло, поэтому я осторожно кивнул в знак согласия.

— Так вот, — продолжал он. — Фичино перевел с древнегреческого «Асклепия» — произведение, приписываемое Гермесу Трисмегисту, в котором тот повествует, как жрецы фараонов оживляли статуи в его храмах.

— Неужели?

— Им был подвластен spiritus — тайная наука, с помощью которой они использовали в изображениях космические символы, объединявшие их со звездами. Астрологические знаки, предназначенные для того, чтобы познать себя. И маэстро применил эти техники при создании «Вечери» .

Мы с приором обеспокоенно переглянулись.

— Разве это не очевидно, братья? Двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака. Каждый апостол соответствует одному созвездию, а Иисус в центре воплощает в себе идеал — Солнце. Это произведение-талисман!

— Успокойтесь, падре Бенедетто. Это не более чем предположения...

— Ничего подобного! Посмотрите на эту картину повнимательнее! Тот факт, что она живая, еще не самое худшее. Вооружившись нашими знаниями об идеях катаров, мы можем сделать вывод, что эта фреска содержит указания на совершенство высшего порядка, которое только они допускают.