— О чем это вы, Бенедетто?

— О дуализме, падре. Если я вас правильно понял сегодня утром, вся система верований bonhommes базируется на существовании извечного противостояния между Богом хорошим и плохим.

— Все верно.

— В таком случае, когда будете в трапезной, обратите внимание на то, отражена ли борьба между добром и злом па фреске Леонардо. Христос находится в центре, как стрелка весов срединного пути между миром духа и миром плоти. Справа от него расположена область мрака, или зла. Пойдите и посмотрите палевую часть стены. Она погружена во мрак, там нет света. Не случайно и то, что именно здесь изображен и Иуда Искариот, и Петр с кинжалом. С оружием, которое, по вашему же мнению, наделяет его сатанинскими свойствами. — Старик перевел дух и с прежней горячностью продолжил: — По другую сторону находятся те, кого Леонардо относит к свету. Их часть стола освещена, и здесь он изобразил не только себя, но и Платона, древнего вдохновителя всех еретических доктрин катаров.

Вдруг меня осенило:

— А также братьев Гульелмо и Гиберто, оба из которых сознались в катаризме. Разве это не вы рассказывали мне о том, что Гиберто позировал для портрета апостола Филиппа? — Одноглазый кивнул. — Ну конечно, — продолжал я развивать свою идею, припомнив расположение апостолов на картине. — Вы ведь тоже там. В образе святого Фомы. Или я ошибаюсь?

Бенедетто что-то недовольно проворчал, а затем вдруг энергично запротестовал:

— Хватит болтать. То, что мы пытаемся истолковать фреску Леонардо, прекрасно, но важнее всего сейчас принять решение, как нам следует поступить с этим произведением. Я еще раз повторюсь, братья: либо мы решим эту проблему раз и навсегда, заново оштукатурив стену, либо содержание этой фрески вскоре станет маяком для еретиков, что сулит нам одни неприятности. 

41

— Я не понимаю. Вы собираетесь сидеть сложа руки в ожидании приговора?

Волнение Бернардино Луини нисколько не тронуло маэстро Леонардо. К приходу учеников он уже много времени провел под открытым небом, в саду, размышляя над конструкцией своего нового изобретения, и почти не обратил на них внимания. Зачем? В сущности, он не надеялся на то, что Елена, Марко и Луини вернугся озаренные мудростью, которую он так тщательно вкладывал в свою фреску. Маэстро устал надеяться. Ему наскучило наблюдать за тем, как его последователи ходят туда-сюда, не понимая символики его творчества.

Кроме того, последнее время его ученики приносили из монастыря исключительно неутешительные новости: Санта Мария находится в состоянии войны, падре Банделло допросил всех братьев в поисках еретиков и распорядился запереть его любимого брата Гульелмо, обвинив того в заговоре против Церкви.

Маэстро молча слушал рассказ своих учеников, уставившись на ящик с инструментами.

— Я тоже вас не понимаю, маэстро, — вмешался ди Оджоне. — Разве вас не возмущает происходящее? Или нас не тревожит судьба вашего друга? Вам действительно все равно или вы все же вступитесь за него?

Леонардо поднял синие глаза и встретился взглядом со своим возлюбленным Марко.

— Брат Гульелмо выстоит, — наконец вымолвил он. — Никто не сможет разорвать круг, который он представляет.

— Довольно аллегорий! Разве вы не видите опасности? Или вы не отдаете себе отчет в том, что скоро они придут и за вами?

— Единственное, в чем я отдаю себе отчет, Марко, это то, что вы меня не слушаете... — сухо произнес маэстро. — Никто меня не слушает.

— Одну минуту! — юная Елена, молча стоявшая между Луини и ди Оджоне, сделала шаг вперед, оказавшись в окружении трех мужчин.