В полной темноте Дебора еще раз окликнула Чайну:

— Позволь мне вывести тебя отсюда. Я хочу тебе помочь. Я с тобой.

Она добралась-таки до внутренней камеры, задев курткой за стену. Было слышно, как шуршит материал, и Чайна, очевидно, тоже это услышала. Она наконец заговорила.

— Со мной, — сказала она. — О да, Дебс. Ты всегда была со мной.

Она зажгла тот самый фонарик, которым освещала замок на двери дольмена. Луч света ударил Деборе прямо в лицо. Он шел снизу, со складной кровати, на которой сидела Чайна. Ее лицо над источником света было бледно, словно мраморная посмертная маска, парящая в темноте.

— Ты ни черта не смыслишь в дружбе, — просто сказала ей Чайна. — И никогда не смыслила. Поэтому не рассказывай мне, на что ты готова пойти, чтобы мне помочь.

— Это не я привела сюда полицию. Я не знала…

Но Дебора не могла солгать, особенно в этот решающий момент. Потому что она была на Смит-стрит. Она вернулась туда и прошла всю улицу, так и не найдя магазина сластей, в котором Чайна якобы купила для своего брата конфет. Да и сам Чероки открывал ее сумочку в поисках денег, но не достал из нее ничего похожего на его любимые конфеты. И Дебора сказала не столько Чайне, сколько себе:

— Это было турагентство, правда? Ты ведь туда ходила? Да, больше некуда. Ты строила планы, куда поедешь, когда тебя отпустят с острова, ведь ты знала, что тебя скоро выпустят. Они же получили того, кто им нужен. Наверное, именно на это ты и рассчитывала с самого начала и даже планировала. Но почему?

— Тебе интересно, да?

Чайна провела лучом вверх и вниз по телу Деборы.

— Ты же у нас само совершенство. За что ни возьмешься, все у тебя получается. И мужики на тебя всегда заглядываются. Понятно, что тебе хотелось бы знать, как чувствует себя неудачница, которую всякие доброхоты попрекают ее неудачами.

— Но ты же не могла убить его из-за… Чайна, что ты наделала? Зачем?

— Пятьдесят долларов, — сказала та без всякого выражения. — Пятьдесят долларов и доска. Только подумай, Дебора. Пятьдесят долларов и видавшая виды доска.

— О чем ты?

— О цене, которую он заплатил. О ценнике. Он решил, что больше одного раза ему не понадобится. Они оба так думали. Но все оказалось так здорово, куда лучше, чем ожидал он, и куда лучше, чем думала я, — и ему захотелось еще. Изначально планировалось дать вишенке подрасти, но мой брат заверил его, что я на все соглашусь, если он правильно себя со мной поведет, будет ласков, но ненавязчив, притворится, что это его совсем не интересует. Он сделал, как мой брат ему сказал, и я сделала так же. Только затянулось это все на тринадцать лет. Так что он, можно сказать, не прогадал, отслюнявив моему брату пятьдесят долларов и потрепанную доску. Моему родному брату!

Фонарик задрожал у нее в руках, но она сдержала эмоции и даже смогла усмехнуться.

— Ты только представь. Я-то считала, что у нас с ним вечная любовь, а он, оказывается, приходил только потрахаться хорошенько, а сам все это время — все время, Дебора! — крутил романы с адвокатессой из Лос-Анджелеса, хозяйкой картинной галереи из Нью-Йорка, хирургом из Чикаго и бог знает с кем еще по всей Америке. Хотя ни одна из них — просекаешь, Дебора? — ни одна не трахает его так, как я, почему он и возвращается ко мне все время. А я, дура, сижу и думаю, что пройдет время и мы все равно будем вместе, ведь нам так хорошо вдвоем, так хорошо, что когда-нибудь он сам поймет это. И он понимает, все понимает, только у него есть другие, и всегда были, о чем он сам рассказал мне, когда я прижала его к стенке после разговора с моим чертовым братцем, который признался, что продал меня лучшему другу за пятьдесят баксов и доску, когда мне было семнадцать лет.