Это было еще до того, как Бекка познакомилась с Джулией, Селеной и Холли. В то время она просыпалась по утрам настолько несчастной, что в первые минуты, открыв глаза, даже удивлялась, отчего так плохо на душе, пока не вспоминала почему. Она регулярно названивала матери, рыдая взахлеб и нимало не беспокоясь, кто ее может услышать, и умоляла забрать ее обратно домой. Мать устало вздыхала и повторяла, что вот-вот все станет замечательно, как только она найдет себе подружек, с которыми можно будет болтать о мальчиках, поп-звездах и нарядах, и Бекка бросала трубку, поражаясь всякий раз, насколько хуже она стала себя чувствовать, хотя, казалось, хуже некуда. “Корт” казался единственным местом, на которое еще можно было надеяться в этом мире скорби и ужаса.

А потом она наконец туда попала, и волшебное королевство оказалось зачуханным торговым центром. Девчонки из первого года прямо пищали от восторга, а Бекка прикидывала, глядя на вздымавшиеся ввысь слепые стены серого бетона: если она сейчас свернется калачиком прямо здесь, на земле, и откажется двигаться с места, может, тогда ее отправят домой, объявив сумасшедшей?

А потом к ней подошла какая-то блондинка, Селена, кажется, типа того – Бекка слишком страдала, чтобы обращать внимание на детали, – Селена окинула крышу “Корта” долгим задумчивым взглядом и сказала:

– Там есть одно окно, видишь? Держу пари, если туда забраться, можно пол-Дублина увидеть.

Забраться туда, как выяснилось, было возможно. И вот он распростерся у них под ногами – вожделенный волшебный мир, изящно-игрушечный, как в сказке. Выстиранные простыни колышутся на веревках, детишки играют в мячик в саду, чудесный зеленый парк с яркими, как леденцы, клумбами красных и желтых цветов; вот старичок со старушкой остановились поболтать под изящным кованым фонарем, а их озорные собачки в это время резвятся, запутывая поводки. Окно отыскалось ровно между парковочным автоматом и здоровенным мусорным баком, и взрослые, оплачивавшие парковку, подозрительно косились на Бекку с Селеной, пока в конце концов не явился охранник и не вышвырнул их прочь из “Корта”, хотя и сам явно не очень понимал, за что, собственно, но все равно оно миллион раз того стоило.

Впрочем, два года спустя Бекка все так же ненавидит “Корт”. Ей противно, что на тебя постоянно пялятся со всех сторон, взгляды ползают по тебе, как мерзкие жуки, вечно копошащиеся и что-то грызущие, девицы роятся стайками отвратительной мошкары, ехидно косятся на твою грудь, а парни таращатся вообще непонятно на что. Никто там, в “Корте”, не стоит на месте, всё кружится и вращается, все вертят головами, наблюдают за наблюдателями, стараются принять позу поэффектнее. И замолчать нельзя ни на минуту, нужно непрерывно болтать, чтобы не выглядеть лузером, но не рассчитывай на нормальную беседу, поскольку каждый думает о своем. Пятнадцать минут в “Корте” – и Бекка чувствует: если сейчас кто-нибудь к ней притронется, его убьет током.

По крайней мере, когда им было двенадцать, они просто надевали пальто и шли себе. А в этом году все готовятся к “Корту”, как к “Оскару”. В “Корте” ты демонстрируешь свои новые обворожительные формы, и походку, и самое себя, дабы люди могли по достоинству оценить их, и не смеешь обмануть ожидания, будучи пустым местом. Ты просто обязана на всю катушку заняться прической и либо выпрямить волосы до состояния звенящей струны, либо закрутить их в немыслимые конструкции, вымазаться автозагаром с головы до ног, покрыть лицо тональным кремом толщиной в палец, выложить на каждое веко по фунту теней и натянуть супертонкие суперобтягивающие джинсы и угги или “конверсы”, потому что иначе, не дай бог, кто-то сможет отличить тебя от всех остальных, и тогда ты точно лузер. Лени, Джули и Холли уж точно не такие дуры, но и они по четыре раза смывают и вновь накладывают румяна и крутятся перед зеркалом, разглядывая себя под всеми возможными углами, пока Бекка нетерпеливо переминается в дверях.