Плачь же, рыдай со мной, моя милая Харитона! Теперь для меня стало ясно, что призрак, который хотел мне подсунуть маг, уже раньше появлялся в Тиргартене в виде черного трусишки, что ему вручил маг голубой бумажник, что… о вы, небесные силы!.. должна ли я ставить границы моей подозрительности? Если бы я в последнюю минуту взглянула на молодого человека, передо мной, пожалуй, оказалась бы только груда пробки… Мой маг обладает всякого рода кабалистическими знаниями Востока, и этот мнимый Теодорос, вероятно, только вырезанный из пробки терафим, обладающий способностью время от времени оживать. Очевидно, что хотя мой маг заманил меня сюда, обещая привести в мои объятия Теодороса, его волшебство не удалось, потому что терафим, найденный мною лежащим ночью в гостинице в самым жалком виде, был похищен вопреки всем принятым магом к тому мерам. Мой талисман сохранил свою силу, и я тотчас узнала черного трусишку и заставила его отдать назад мне самой в мои руки голубой бумажник… Скоро все должно выясниться…»

К этим строкам следует присоединить нижеследующее из заметок барона Ахациуса фон Ф.

«Но где пропадает, — сказала госпожа фон Г., изящная хозяйка еще более изящного чайного вечера, — где пропадает наш милый барон? Это прекрасный молодой человек, умный, отлично образованный, одаренный фантазией и редким умением одеваться. Я очень огорчена, что не вижу его более в нашем кружке».

В это мгновение только что упомянутый барон Теодор фон С. вошел в зал, и тихое «ах!» пробежало по рядам дам. Но тотчас же все заметили резкую перемену во всей внешности барона. Прежде всего бросилась в глаза общая небрежность его костюма, превосходившая всякие границы вероятного. Свой фрак барон застегнул криво, пропустив одну пуговицу, булавка в галстуке сидела пальца на два глубже чем следовало, лорнет же висел по крайней мере на дюйм выше своего настоящего места. Но что было уже совсем непростительно — волосы были расчесаны не по требованию моды и в том направлении, в каком они сами выросли на голове. Дамы посмотрели на барона с изумлением; франты же не удостоили его ни единым словом, ни единым взглядом. Наконец, над ним сжалился граф фон Б. Быстро вывел он барона в соседнюю комнату и обратил его внимание на грубый беспорядок в его одежде, благодаря которому он мог лишиться своего доброго имени, и помог привести все это в надлежащий вид, причем граф фон К. сам с помощью карманного гребня искусно и ловко заменил барону куафера.

Когда барон вновь появился в зале, дамы улыбнулись ему благосклонно, франты пожали ему руку, а все общество просветлело…

Сначала граф К. не знал, что ему делать с бароном, обратив внимание на беспорядок его костюма со свойственной ему деликатностью, чтобы не повергнуть его в отчаяние, к чему барон отнесся равнодушно и оставался нем и глух; теперь все общество не могло понять, что случилось с бароном, потому что он продолжал сидеть отрешенно и безучастно и на все вопросы щедрой на чай и на слова хозяйки давал только уклончивые отрывочные ответы. Большинство гостей недовольно покачивали головами, и только шесть барышень, краснея от стыда, потупили свои взоры, так как каждая из них думала, что барон влюблен в нее и оттого так рассеян и небрежен в одежде. Ах, если бы только эти барышни читали комедию Шекспира «Как вам это понравится» (действие третье, сцена вторая)!

Наступила тишина, какая бывает только в те минуты, когда кто-либо описывает и хвалит лучшие места какого-нибудь нового балета. Как вдруг барон, точно очнувшись от глубокого сна, громко вскричал:

— Насыпать порох в уши и потом зажечь его — да ведь это ужасно, возмутительно, это варварство!

Можно себе представить, с каким изумлением все посмотрели на барона.

— О, скажите нам, — сказала хозяйка дома, — скажите, милейший барон, какая фантазия вас тревожит? Что терзает вашу грудь и смущает вашу душу? Что значат ваши речи? Тут, наверно, скрывается что-нибудь интересное!

Барон настолько очнулся, что понял, какую интересную позу он может принять в данную минуту.