|
А все ж и его лукавый попутал, заслушался как-то раз во время перекура Афоню, а привычка к работе свое берет, стал Михей инструмент перекладывать, да молот тяжелый в руках не удержал, выронил. Хорошо, хоть не на ногу себе, а то деревня бы надолго без кузнеца осталась, а уж Афоне точно конец бы пришел. Нагнулся Михей, чтобы молот поднять, а сам с открытым ртом сказочника слушает да лбом о наковальню и припечатался, аж искры из глаз полетели. Одна искра угодила Афоне на рубашку, рубашка загорелась, скинул ее Афоня да бросил в кадку с водой, но промахнулся, попала рубашка на сено сухое, оно и полыхнуло. Что тут началось! Крики, вопли, правду сказать, больше суматохи было, чем огня. Залил Афоня огонь водой, и ноги уносить, а за ним Михей, кузнечным молотом размахивая. Шишка на лбу у Михея здоровая и светится, как луна. Так и промчались через всю деревню, только в лесу Михей поотстал, трудно ему, увальню здоровому, через бурелом продираться, это Афоня верткий да юркий, где угодно проскочит. Так и убежал.
После того случая совсем Афоне в деревне житья не стало. Едва завидев его, мужики за кнуты да дубины хватались, хорошо хоть не за топоры да вилы. Была для такой всеобщей нелюбви к Афоне еще причина немаловажная – уж больно сказочник женскому полу в деревне нравился. Не одна девица мечтала тайком о таком женихе, и когда проходил Афоня по деревне, вдогонку ему из-за каждого забора неслись мечтательные женские вздохи. И собой-то сказочник был хорош, росту среднего, но ладный, глаза голубые смотрят ласково, волосы пшеничные густой волной на плечи широкие падают, на щеках румянец играет, в бороде русой усмешка прячется. А уж как рот откроет да сказки свои заведет, тают сердца не только у девиц неопытных, но и у матрон почтенных, жизнью умудренных. Ведь каждому известно, что женщины любят ушами, и нет такой, которая хоть на миг в сказку не поверила бы, чье сердце не дрогнуло бы от слов красивых да голоса ласкового. Мужикам-то это все, само собой, не нравилось. Вот и стали они совет держать, что с Афоней-сказочником делать. К нехитрому труду сельскому его приспособить не удалось, хоть молодец вроде и не ленивый, да и жили они с теткой не бедствуя. А какой еще от Афони в деревне прок? Байки травить? Ребятню старушки древние сказками развлекают, не здорового же мужика к ним в няньки определять, да у детей крестьянских и нянек-то отродясь не бывало, кто по немощи али болезни в поле работать не может, тот дома хозяйничает, ну и за ребятней приглядывает заодно. Михей-кузнец, сильнее прочих от Афони пострадавший, да Евсей-пасечник, через сказки Афонины собственными пчелами покусанный, предлагали его в лес насовсем прогнать: пусть, мол, леших сказками своими развлекает да волков с медведями. Хлебопашцы Никола да Ерема, чьи дочки пуще других на красавца-сказочника засматривались, поскорее женить его предлагали, мол, женится, детки пойдут, остепенится. Спор между мужиками разгорелся нешуточный. Одни взяли сторону Михея с Евсеем, другие посчитали, что не по-божески человека в лес к волкам прогонять. Да и Прасковью старую жалко, одна у нее в жизни опора – племянник непутевый. Кто так считал, Николу с Еремой поддержали. Расшумелись мужики, рожи красные, что солнце на закате, бороды торчком, того гляди до драки дойдет.
Выступил тут брюхом вперед староста деревенский, Прокопий, кафтан, соболями подшитый, одернул, бороду свою знатную огладил любовно да как рявкнет: «А ну, тихо все!» Ну, чисто пастуший пес Полкан, что коров глупых на пастбище сгоняет! И масть похожа: темно-рыжая с проседью. Надо сказать, что у Прокопия тоже была забота тайная – уж больно жена его молодая сказками Афониными увлекалась да еще постоянно Афоню уговаривала, что сказки, мол, его обязательно записывать нужно; жаль, коль такие истории замечательные бесследно исчезнут. Сам-то Прокопий грамоте обучен не был, деньги да товары дорогие в сундуках он и без этой блажи сосчитать умел, потому учености лишней в молодежи не привечал. |
