А ведь первая операция была далеко не совершенной. Немудрено: она была только началом. Несовершенство прежде всего сказывалось в длительности — шестнадцать часов выматывают не только врачей и сестер, они тяжелы и для больного. Самое досадное, что время-то уходило не на саму операцию, а на расчеты: их делали «вручную», прежними «человеческими» способами. Правда, вскоре и их усовершенствовали, и когда я в тот свой приезд присутствовала на другой операции, больную увезли в палату уже только через 9 часов. Много быстрее, но ведь — все равно очень долго! Множества подобных больных ждут своей очереди, чтобы попасть в «ведомство» Бехтеревой, а «пропускная способность» мала; долго думали, чем тут можно помочь — придумали, наконец…

Я присутствовала на совещании отдела, когда инженер В. В. Усов предложил использовать для расчетов электронно-вычислительную машину. Предложение — гениальное по своей простоте, однако никто до Усова не подумал о нем, ни у нас, ни за рубежом. Тогда, правда, и сами ЭВМ были внове, и заполучить их было непросто, и устанавливать надо было с умом и удобством, и программирование продумать; еще надо было врачам овладеть второй специальностью.

Они и это одолели — у меня всегда было впечатление, что для Натальи Петровны и всего ее коллектива не существует неодолимых препятствий…

Сразу на несколько часов ускорились операции, и пациенты больше не просили: «Потерпите, доктор!».

Мне повезло — я видела одно из чудес, которые случаются во время хирургических вмешательств с помощью вживленных электродов. Я помню руки Орловой, когда ожидали окончания математических расчетов — крепкие, требующие работы руки, поникшие от вынужденного безделья.

Не только человеку со стороны — самим врачам не забыть таких мгновений! Едва один из электродов вошел в намеченное ядро, как в ту же секунду прекратилось дрожание больного, и каменно-напряженная рука его блаженно разогнулась. Нежданное чудо! Так вот сразу не только попасть в микроскопичную клеточку мозга, но и тут же уничтожить ее — не часто случаются подобные радости. Как весело было на душе у всех, когда уходили из клиники, легко и весело, словно и не стояли они девять часов без отдыха, словно не было тревог и напряжения — словно с праздника возвращались домой.

Я бывала в палатах и видела людей с головой, «полной золота». Они привыкли к своему странному убору; жили, как все, ели, как все, и даже спать им не мешали «платформочки» с электродами.

И в кабинете нейропсихолога я тоже бывала, когда он обследовал вновь поступивших больных, чтобы уточнить состояние их психики, степень ее патологии.

…Вот уже полчаса как Владимир Михайлович Смирнов тщетно пытается втянуть больную девушку в несложную беседу. Девушке трудно, она либо не реагирует на вопросы, либо невнятно и невпопад отвечает. Иной раз посреди примитивной фразы замолкает и не может продолжать — слова никак не выстраиваются в нужный ряд, речь затрудненная.

Владимир Михайлович показывает картинки.

— Что это?

— Дом.

— А это?

— Стул.

— А здесь?

Больная молчит. В глазах страдание — она пытается вспомнить. Она сидит в неудобной позе, все мышцы напряжены, движения скованы, а левая рука и нога непрерывно дрожат.

На картинке бабочка — для девушки это сложно. Врач продолжает:

— А теперь, скажите мне, правильна ли по смыслу фраза: «Солнце освещается Землей»?

Девушка молчит. Она ничего не поняла.

Смирнов отпускает ее, и она привычно бредет в палату, неровной, характерной походкой.

Апатичная, с отсутствующим взглядом, часами, днями сидит она на кровати — и молчит.