— Арт?

«Боже мой».

— Да, ну тогда давай закроем эту тему, пап? Скорее всего, мне не понравится то, что ты хочешь сказать, правда? Нет, конечно не понравится. — «Боже мой!» — Возвращайся в Вашингтон. Передавай привет бабушке. А-а…

«Ох!»

— Арт, — теперь в его голосе появилась жесткость. Винни-Пух терял свое право собственности и способность управлять ситуацией. — Что с тобой происходит?

— Прости, папа, — прошептал я и почувствовал, как выскальзываю, выскальзываю сквозь пальцы и пальцы в безразличную, безжалостную волну.

Я упал на кровать навзничь. Артур нажал на рычаг, прерывая мой разговор с отцом. Он выпрямился, вытер уголок рта, оправил на мне одежду и застегнул молнию на брюках. Все это аккуратными, заботливыми движениями.

— А с каким другом он уже познакомился? — спросил Артур.

Я соскользнул вперед и встал на колени перед телефоном. Голова моя была опущена.

— С Кливлендом.

— Да? А почему я об этом не знал?

— Ну, наверное, на этот раз твоя разведка тебя подвела. — Я пристально смотрел на него. Неужели не понимает, что он… что я только что сделал? Что же я сделал?

— Наверное, я им просто мало заплатил, — заметил он и грустно улыбнулся.

— Ну, я, должно быть, забыл тебе сказать.

Кливленд. В последнее время мысли о нем вызывали у меня только смутное беспокойство, которое легко развеивалось словом или лаской Артура. В тот момент мне казалось возможным — нет, простите меня, желательным, — чтобы Кливленд, занятый своей новой карьерой, был потерян для нас навсегда, исчез в этом исчезающем мире моего отца, как два белых медведя на льдине, дрейфующей в молочную пустоту тумана. Пусть исчезнут все, кроме Артура, моего удивительного и неповторимого Артура.

— Чему ты улыбаешься?

— Я свободен, — вырвалось у меня.

Артур допивал последний глоток вина, а я смывал крапчатую пленку растительного масла с наших тарелок. Мы собирались выйти на прогулку, когда ожил дверной звонок.

— Кто бы это мог быть?

— Должно быть, я забыл тебе сказать, — произнес он, встал и пошел в прихожую.

Я выключил воду, чтобы слышать, что происходит за пределами кухни, но Артур закрыл за собой дверь. Раньше он никогда такого не делал. Кто бы это мог быть? Мне показалось, что он сказал кому-то «привет» необычно мрачным тоном. Потом я услышал, как ему ответил женский голос. В коридоре упало что-то тяжелое, потом раздался громкий звук поцелуя, настоящее чмоканье. Я отложил губку, вытер руки о штаны и пошел в прихожую.

Артур, залившийся яркой краской, тянул какую-то женщину в сторону гостиной. У нее были такие же голубые и холодные глаза, как у него, только обведенные темными кругами. И такой же прямой нос, и его рот, между двумя глубокими мимическими морщинами, и его светлые волосы, только длинные и густые, с белыми прядями, обесцвеченными возрастом. Блеклая одежда плохо на ней сидела, и крохотный серебряный Иисус корчился на кресте, который висел у нее на шее. В том, как она кивала, в запущенности ее красных рук угадывалась привычка к тяжелому труду и горестям, и сейчас она глядела на меня так, словно ожидала плохих вестей.

— Арт Бехштейн, это моя мать, Ундина Леконт. Мама, это мой друг Арт. — Он представил нас друг другу поспешно, сопровождая слова странными, рубящими движениями руки, после чего стал в буквальном смысле выталкивать мать из коридора в гостиную.

— Ух ты, здравствуйте, миссис Леконт, я так рад с вами познакомиться, — заговорил я с напором.