|
– Я искренне сочувствовала вам, потому что считала, что Беренильда заставила вас жениться на мне и мы были марионетками в ее руках. Но теперь я знаю, что с самого начала в этом деле была всего одна марионетка – я. Вы решили жениться на мне ради моих рук – ладно, с этим я еще могу примириться, потому что вижу, в каком мире вы росли. Но то, что я услышала об этом из чужих уст, – закончила она упавшим голосом, – этого я вам никогда не прощу.
В трубке внезапно наступила мертвая тишина. Офелия задохнулась, не успев излить весь свой гнев. Она сидела, упорно глядя на цветастые обои будуара и стараясь не обращать внимания на прищепку, злобно раздиравшую шов на ее перчатке. – Вы слышали, что я сказала, Торн, или мне повторить? – Не стоит. Северный акцент так искажал голос Торна, что было трудно понять, когда он сердится, а когда спокоен. – Ладно. У вас ко мне еще что-нибудь, или разговор окончен? Рука Офелии дрожала так сильно, что она боялась выронить тяжелую, отделанную перламутром трубку. – Я думаю, вам лучше прийти, – ответил Торн, помолчав. – И желательно одной. – Что-что? Слышимость была довольно скверной, в трубке все время что-то потрескивало, и Офелия боялась, что плохо поняла Торна. – Я назначаю вам встречу. Официальную встречу, как будущий муж будущей жене. Вы меня хорошо слышите? – Да-да, слышу, – пролепетала Офелия. – Но… зачем нам встречаться? Я ведь вам уже сказала… – Затем, что мы не можем позволить себе роскошь быть врагами, – отрезал Торн. – Вы сильно усложняете мне жизнь, поэтому мы просто обязаны помириться. Я не имею доступа в Гинекей – приходите ко мне в интендантство. Оскорбляйте меня, награждайте пощечинами, разбейте тарелку об мою голову, если вам угодно, и покончим с этим. Выбирайте любой день. Лично меня устроил бы ближайший четверг, ну, скажем… – (В трубке послышался шелест торопливо переворачиваемых страниц.) – …от одиннадцати тридцати до двенадцати. Итак, я записываю встречу в ежедневник? Задыхаясь от ярости, Офелия повесила трубку с такой силой, будто разбивала ее об голову Торна. – Местное солнце – чистое жульничество! – объявила тетушка Розелина, когда девушка вышла на балкон. – Простыни оказались умнее нас, они сразу поняли, что это фальшивка. Так что «архаичные архивы архиепископа» высохнут не скоро. Бешеный гнев, в котором Офелия пребывала со времени телефонного разговора с Торном, рассеялся в тот вечер, когда слуга доставил в их покои два письма и три посылки. Девушка сперва испугалась, решив, что это новые угрозы, однако тут же увидела на почтовом штемпеле слово «АНИМА». – Ну что, что там пишут? – жадно спрашивала тетушка Розелина, пока Офелия неловко вскрывала первый конверт. – Мама пришла в ярость, но потом утешилась, – читала Офелия. – Обвиняет меня в том, что я чуть не убила ее своим молчанием. Просит, чтобы я прислала ей фотографии в ответном письме – из моих описаний она ничего не поняла. Очень удивляется, что у нас такое жаркое солнце в разгар полярной зимы, и спрашивает, не ошиблась ли я ковчегом. Да, вот еще: она прислала мне в подарок новое пальто, но, кажется, оно такое же злющее, как и портниха… наверно, это вон тот большой сверток, который шевелится. И, наконец, она выражает надежду, что я произвела хорошее впечатление на свою новую семью. – Лучше бы она выразила надежду, что твоя новая семья произвела хорошее впечатление на тебя, – пробурчала тетушка Розелина. – Ну и что дальше? – А дальше пишет Агата. |
