— Нет-нет. Если все, при ком мне случайно стало нехорошо, примутся покидать меня, я рискую остаться в полном одиночестве. Тошнота приходит и уходит. Матушка моего мужа говорит, что самое большее через две недели мне полегчает и кошмарные посудины можно будет убрать… До следующего раза.

В глазах Софи отразился откровенный ужас.

— Вам хотелось бы пережить это еще раз?

— Мне легче застрелиться, чем поверить в то, что меня когда-нибудь посетит такое желание. Хотя Джеймс, мой муж, думает иначе. Доктор Сайлас Легборн, этот садист с Харли-стрит, сказал ему, что болезненные воспоминания о беременности и родах быстро стираются из памяти женщин.

— Какая несправедливость! — произнесла Софи. — Может быть, ваш доктор ошибается? Боже, у нашей соседки, миссис Мейсонри, десять детей! Представляете себе, что творится с ее памятью? Там же одни сплошные пробелы.

Дворецкий многозначительно кашлянул.

— Да, Уилликом?

— Доктор Легборн беседовал с милордом в моем присутствии. Он объяснил, что в подобном устройстве женской памяти заключен глубочайший смысл. Люди смертны, их на каждом шагу подстерегают опасности, и век от века не становится лучше. Но мир до сих пор не опустел, потому что женщины, забывая о родовых муках, дают жизнь потомству, пополняющему ряды человечества.

Роксана повернулась к пухлому, абсолютно лысому коротышке:

— Блестящее рассуждение. Однако не ведет ли оно к выводу, что раз женщины столь безоглядно размножаются, то именно они виноваты в войнах, голоде и прочих бедствиях?

Уилликом уловил в ее вопросе иронию, но не успел блеснуть ответным остроумием. В дверях гостиной появился лорд Хаммерсмит. Он взглянул на бледное лицо жены и поклонился смущенным и слегка напуганным гостьям.

— Доброе утро, дамы. Корри, тебе явно не помешает глоток чего-нибудь горячительного.

Под прицелом трех пар женских глаз он подошел к буфету, взял изящный хрустальный графин, налил в бокал немного бренди и протянул его своей супруге. Она послушно выпила все до последней капли и вздрогнула. Прекрасно, значит, обжигающий напиток благополучно достиг желудка. Джеймс Шербрук взял Корри за руку, подвел к светло-голубому креслу с высокой спинкой и сказал:

— Скоро все будет в порядке. Снадобье моей матушки и лепешки нашей кухарки сделают свое дело. — Он наклонился и поцеловал жену в лоб.

Корри тотчас растаяла. Как всегда! Стоило ей взглянуть на мужа, и она совершенно переставала соображать. Она уже не злилась на то, что так страдает по его милости, и даже заранее приготовилась стереть из памяти грядущие родовые муки. Ну не глупо ли? Все-таки любить надо в меру.

Она попыталась взять себя в руки и усмехнулась.

— Ты не был бы таким спокойным, таким бесконечно невозмутимым, если бы сам повисел над мерзкими горшками, расставленными по всем комнатам этого проклятого особняка.

— Разумеется, дорогая. Ты у нас настоящая героиня. — Он ласково погладил ее по щеке и спросил: — Уилликом, вы дали ей матушкино зелье и знаменитую лепешку? — Дворецкий ответил низким поклоном. — Сегодня вы просто ослепительны, Уилликом. — Джеймс повернулся к дамам: — Мисс Рэдклиф и мисс Уилки, не так ли?

Стоя всего в шести футах от умопомрачительного красавца, Роксана смотрела в его невероятные фиалковые глаза и видела в них искреннее беспокойство за жену и вежливость по отношению к непрошеным гостьям.

— Да, сэр, — ответила Софи так равнодушно, словно перед ней находился не богочеловек, а вполне заурядный мужчина. — Я согласна с вами, Корри — настоящая героиня. А мы явились в крайне неудачный момент и нам надо уйти.