|
В Вашингтоне на переданные нами сообщения наложили гриф сверхсекретности. Обратившись к команде с речью относительно предмета этой секретности, я заметил, что если нам удастся его сохранить, возможно, мы будем способствовать наступлению одного из переломных этапов войны на море. Мы везли на буксире пять акустических торпед противника, от которых сильно страдали наши корабли, и наши специалисты теперь сумеют разработать меры противодействия. Но даже важнее этого был захват немецких книг с кодами, и теперь представлялось необходимым скрыть этот факт, так как, узнав об этом, немцы, естественно, сразу изменят коды.
— И в заключение замечу,— сказал я,— что нет никакого смысла держать сувенир, если ты не можешь им хвастаться и всем показывать. Поэтому завтра все, кто их имеет, должны их сдать. На следующий день старший помощник был буквально завален огромной кучей всевозможных предметов, и я совершенно не представляю, когда ребята успели собрать все эти штуки — все эти вентили, проволоку из часовых мин и массу всякого другого барахла. При этом я знал, что большинство из них скорее отдало бы свою правую руку, чем свои люгеры, бинокли, фотоаппараты и офицерские фуражки. 19 июня мы прибыли на Бермуды, где наше оперативное соединение получило ожидаемое объявление благодарности приказом президента. Наибольшую гордость после возвращения в Штаты я испытывал от того, как мои парни хранили нашу тайну — умалчивая, наверное, о самой впечатляющей истории в жизни каждого из нас. Этот секрет на самом деле так хорошо сохранялся, что до сих пор в некоторых исторических трудах о той войне о нем даже не упоминается. Когда книги с кодами с U-505 оказались в Вашингтоне, наши радиоспециалисты смогли настраиваться на частоты немецких подводных лодок и потом читать их радиограммы так, словно они передавались на чистом английском. У нас в руках находились все карты, вся документация, общий приказ и книги кодов, которые имела выходящая в море немецкая подлодка. И хотя нацисты время от времени меняли свои коды, проблем это у нас не вызывало^ так как ключи к этим изменениям также имелись. С точки зрения морской разведки это была величайшая удача в войне.
Уильям БРУГЕР, бригадный генерал армии США в отставке «МЕШКОВАТЫЕ ШТАНЫ»
Было два часа ночи июня 1944 года, когда наш барак неожиданно залило светом. В то же мгновение вокруг нас засновали японские охранники и офицеры: начался очередной обыск — внезапно, чтобы мы не успели спрятать, уничтожить или еще куда-нибудь деть все то, что считалось запрещенным или было нам тайно принесено. Пока они рылись в наших пожитках, забирая все найденные записи и книги, мы, сонные, стояли покачиваясь, с руками, вытянутыми по швам. Я был сильно встревожен. На протяжении двух лет, прошедших со дня моего пленения, я вел записи событий, мыслей и чувств, составлявшие уже несколько записных книжек. Я даже сложил из отдельных листков целую книжечку стихов, внешне совершенно безобидных, но отражающих, по сути, переживания и мрачный опыт жизни в заключении. Писать стало моим главным занятием, моим всепоглощающим интересом; писание держало мои руки при деле, а разум постоянно занятым. В жалких условиях плена, так способствующих деградации, это был мой способ сохранения нормальной психики. Но писать в лагере было рискованным занятием. Генерал Джонатан Уэйнрайт, содержавшийся здесь же, предупредил меня об опасности, которой я подвергаюсь, доверяя свои мысли бумаге. Японцы совершенно нетерпимо относились ко всему, что мы делали или говорили против них, и эта нетерпимость часто принимала форму жестоких репрессий. Естественно, что в моих излитых на бумагу переживаниях они могли найти для себя мало лестного. Увидев, как они вытащили и унесли мои записные книжки, я подумал, что для меня наступают тяжелые времена. С этого момента я стал вздрагивать каждый раз, когда замечал коменданта лагеря или его заместителя, которого мы звали «Мешковатые Штаны». |
