Протащив его через вестибюль, затем вверх по лестнице и втолкнув в свой номер, я показал рукой на место в ногах кровати и дал понять, чтобы он там лег. После этого я накрыл его худое съежившееся тело одеялами, чтобы неубранная кровать выглядела пустой, и снял свою куртку, галстук и воротник, стараясь выглядеть так, будто я только что встал, если зайдут гестаповцы. Они не заставили себя ждать. Проверив мой паспорт, они стали задавать вопросы, на которые я отвечал: «Ich verstehe es nicht (я не понимаю)» — фразой, выученной мной наизусть. Не осматривая мой номер, они вышли.

Сразу же заперев дверь, я поднял одеяла. Из обильного потока слов, которые излил на меня бедняга, я не понял ничего, да в этом и не было необходимости, чтобы понять его благодарные чувства.

Вытащив свою полетную карту, я жестами и рисунками на полях объяснил, что имею самолет и могу вывезти его из Австрии. Он указал на Варшаву и нервными жестами спросил, могу ли я доставить его туда. Я покачал головой и дал понять, что мне будет нужно сесть для дозаправки в Кракове. Я нарисовал полицейский участок и тюремную решетку, разъясняя, что он будет арестован в любом аэропорту, куда мы прилетим, и дал понять, что мы приземлимся на каком-нибудь лугу сразу за польской границей, и он сможет скрыться. Он закивал с удовлетворением, и его узкое лицо и темно-карие глаза снова засветились благодарностью.

Таможенникам и иммиграционным чиновникам в аэропорту, мимо которых нам пришлось проходить к взлетному полю, я сказал, что пришел со своим другом, который хочет проводить меня. Когда мой самолет разогрелся и был готов к взлету, мы быстро забрались в кабину и были таковы. Мы перелетели Чехословакию и вскоре увидели тонкую ленту Вислы и квадратики кварталов Кракова. Я посадил самолет на огромном поле у леса, недалеко от сельской железнодорожной станции, показал моему спутнику по карте, где мы находимся, дал ему большую часть своих денег и пожелал удачи. Взяв мою руку, он некоторое время молча смотрел мне в глаза, потом повернулся и поспешил к лесу.

В аэропорту Кракова, куда я приземлился, меня ожидал иммиграционный инспектор в сопровождении наряда полиции. Один из полицейских сказал:

— Мы имеем ордер на обыск вашего самолета: вы помогли человеку убежать из Вены.

— Приступайте,— ответил я.— Между прочим, за что разыскивается этот человек?

— Он еврей!

Они осмотрели самолет и, конечно, были вынуждены отпустить меня за отсутствием вещественных доказательств.

Затем Германия напала на Польшу, и после короткой и кровавой войны, в которой я служил на истребителе польской авиации, я присоединился к тысячам моих соотечественников, решивших продолжать борьбу за освобождение. Мы ушли через границу в Румынию, но были быстро схвачены и отправлены в концентрационные лагеря. Из лагеря мне удалось бежать и вступить во французские военно-воздушные силы. После поражения Франции я отправился в Англию и участвовал в битве за Британию.

В июне 1941 года я был ранен при перелете через Английский канал во время боя с немцами, вылетевшими нам наперехват из Булони. В тех первых наших нападениях люфтваффе всегда превосходили нас численно, и нашим единственным преимуществом был несгибаемый дух.

Когда мы возвращались домой, я подбил «Мессер-шмитт-109», и отлетевший кусок его хвоста ударил в мою машину. Я полуослеп от крови, и моей эскадрилье пришлось прикрывать меня на оставшемся пути до дома. Когда мой «Спитфайр» совершал вынужденную посадку, я потерял сознание. (Позже я узнал, что мой череп треснул, и я был так плох, что старший хирург больницы, куда я был доставлен, счел, что меня оперировать бесполезно.)

Придя в сознание, я постепенно различил узкое лицо с большими карими глазами, смотревшими на меня.

— Помните меня? — спросил склонившийся надо мной человек.— Вы спасли мне жизнь в Вене.