Без обуви в Джилл было под метр восемьдесят росту, но благодаря соблазнительным изгибам она не казалась угловатой. У нее были выразительное лицо в рамке из спутанных медовых волос, энергичный подбородок, скулы, которым могла бы позавидовать не одна красавица с обложки модного журнала, и поразительно чистые, как фарфор, ярко-голубые глаза. Единственным недостатком (если это считать недостатком) являлись слишком полные, ненакрашенные губы, придававшие этой «стандартной американке» сексуальный оттенок. Странно, подумал Мэтью, что обладая такой внешностью, Джилл Кочеран предпочла находиться по рабочую сторону фотокамеры.

– Отец подарил мне первый фотоаппарат, когда мне исполнилось восемь, – не дожидаясь вопроса, объяснила она. Мэтью испытывал неловкость, но естественное поведение девушки и ее уютная техасская манера растягивать слова помогли ему освоиться.

За кофе, который они пили из керамических кружек, она рассказала, что не может оставаться равнодушной к человеку, которого должна сфотографировать. Они сошлись, чтобы вместе создать произведение искусства; необходимо взаимопонимание. Постепенно Мэтью почти перестал обращать внимание на немигающие, нацеленные на него линзы. Не на сто процентов.

– Это был маленький старый «кодак». – Делясь воспоминаниями детства, Джилл одновременно передвигала стойку. Потом она сверилась с экспонометром – с такой освещенностью было непросто добиться того, чтобы все лицо оказалось в фокусе. – Но я все равно попалась на крючок – раньше, чем закончила свою первую пленку. Там были одни утки.

– Какие утки?

Джилл придвинула отражатель с посеребренной майларовой пленкой.

– Ну как же, миленький, – такие белые, пушистые, которые плавают в пруду и, задрав красные лапки, ныряют за рыбешками. Обыкновенные утки.

– Значит, вы начинали как любительница живой природы?

– Не совсем. – Она начала щелкать кнопкой дистанционного управления. За голубым, служащим фоном бумажным экраном вспыхнула лампочка. – Просто рядом с нашим домом была большая яма с водой, а я спешила отснять пленку, пока папа не уехал. Утки как раз оказались под рукой.

Довольная тем, как в глазах у Мэтью благодаря подсветке заплясали искры, Джилл решила, что пора пополнить портфель «натурой».

– Можешь снять рубашку.

– Это еще зачем?

Ее вовсе не удивило, что он заартачился. В полном соответствии с их предварительной договоренностью Мэтью надел бледно-голубую, выгоревшую на солнце рубашку и поношенные, побелевшие на стыках джинсы. Предупрежденная о том, что он скорее всего не привык обнажаться перед аудиторией, Джилл постаралась быть как можно тактичнее.

– В деле обязательно должен быть снимок торса.

Мэтью скрестил руки на груди.

– Если получение роли зависит от того, как я выгляжу без рубашки, пожалуй, мне лучше отказаться. Это просто смешно.

Видя, что он собрался уходить, Джилл испугалась. Хотя на этой стадии было преждевременно делать выводы, она снимала Мэтью с особым чувством. Его нельзя отпускать!

– Слушай, миленький, – она схватила его за руку и ощутила мускулы – твердые, как булыжники. – Обещаю не делать ничего такого, за что тебе будет стыдно. Но, черт возьми, «натура»… то есть обнаженный торс, входит в обязательную программу. – Ее голос стал густым, как кленовый сироп; простодушная улыбка внушала доверие. – Понимаешь, режиссер-постановщик должен быть гарантирован от неожиданностей… ну там татуировка… голая баба на интересном месте…

Расчет оказался верен: Мэтью улыбнулся.

– Все-таки это противно.

Она кивнула.