— Это часы мистера Раштона? — спросил Холмс, вынув из кармана золотые карманные часы и положив их на стол циферблатом вверх.

Инспектор Нидхэм напряженно вытянулся на стуле.

— Где вы взяли их, мистер Холмс? — не скрывая недовольства, спросил он.

— На тумбочке у кровати в спальне мистера Раштона, — невозмутимо ответил Холмс.

— Но вы же нарушили правила обращения с вещественными доказательствами!

Проигнорировав замечание Нидхэма и не сводя пристального взгляда с лица миссис Батлер, Холмс нарочито медленно вынул из кармана какой-то другой предмет, но какой именно, определить было нельзя, поскольку он был зажат у него в ладони. Лишь поднеся руку к столу, где лежали часы, он резко раскрыл ладонь.

В ней была серебряная солонка.

Мы с Нидхэмом в недоумении уставились на этот обычный предмет сервировки стола, который произвел на мисс Батлер совершенно неожиданное, я бы даже сказал, драматическое впечатление. Она так резко поднялась со стула, что он опрокинулся назад и с грохотом упал.

— Вы позволили себе без разрешения обыскивать мою комнату! — гневно вскрикнула она.

Холмс тоже поднялся из-за стола и ни на секунду не сводил с женщины глаз, так что казалось, взгляды их скрестились в смертельном поединке.

Мы с Нидхэмом молча наблюдали за этой сценой, вглядываясь в лица обоих: ее — настолько бледное, что оно казалось освещенным изнутри каким-то ярким, холодным, неземным сиянием, и его — суровое, зорко вглядывающееся в добычу, как у ястреба.

— Нет, — спокойно ответил он. — Я не обыскивал вашу комнату, мисс Батлер, но, полагаю, инспектор Нидхэм сделает это без промедления, поскольку не сомневаюсь и том, что он обнаружит припрятанную там другую солонку, парную этой. Да, и у меня есть к вам еще один вопрос: сколь длительное время вы сами употребляете мышьяк?

В течение какого-то времени мы наблюдали за тем, как экономка молча стояла, еле сдерживая охватившую ее ярость.

В итоге снова заговорил Холмс.

— Инспектор, я полагаю, — сказал он невозмутимо-безразличным тоном, — услышанного вами вполне достаточно, чтобы возбудить против мисс Батлер дело по обвинению в умышленном убийстве Альберта Раштона.

На событиях, происшедших в последующие полчаса, мне не хотелось бы останавливаться подробно. Я никогда не испытывал удовольствия от полного морального падения другого человека, свидетелем которого мне доводилось быть, тем более если этим человеком стала женщина, обладавшая красотой и умом мисс Батлер.

Достаточно будет сказать, что первые несколько минут были для нее очень мучительными. Однако когда был произведен формальный арест, к ней вернулось прежнее самообладание, а к тому времени, как из полицейского участка Камберуэлл-Грин прибыла надзирательница, мисс Батлер обрела свою прежнюю уверенность в себе.

Тем временем Нидхэм произвел в ее комнате обыск и в ящике стола нашел солонку, точно такую же, как та, которую Холмс с таким драматическим эффектом вынул из кармана.

В сопровождении надзирательницы мисс Батлер, в длинном, черном плаще, капюшон которого скрывал светло-золотистые волосы и тонкие, бледные черты ее лица, арестованная спустилась с лестницы, вышла на улицу и исчезла в ночи. Мы с Холмсом стояли в дверях столовой и молча смотрели, как она уходила, словно отдавали последний долг — по крайней мере, так чувствовал себя я, хотя, думаю, у Холмса было такое же ощущение, — этой поразительной женщине.

Ни он, ни я никогда больше ее не видели. К тому времени, как наш кеб доставил нас в полицейское отделение Камберуэлл-Грин, мисс Батлер уже предъявили обвинение, и она была уведена в камеру.

Зато мы присутствовали при освобождении Перрота. Широко улыбаясь, он вошел в небольшую комнату, где мы ждали инспектора Нидхэма, и стал так крепко пожимать нам руки, заверяя нас в своей вечной благодарности, что мы с Холмсом почувствовали себя очень неловко и ощутили некоторое облегчение, когда он наконец ушел.