|
Она бранила его и наслаждалась им с усмешкой, как я браню и наслаждаюсь тобой. Потому что мы тоже Сомнамбулы. Единожды увидев тебя на базаре, я знала об этом, почувствовала, как перехватывает дыхание. Увидела твои глаза, твой масляно-шелковистый взгляд, совсем такой же, как и мой. Почувствовала твою плоть, жар, который охватывал тебя, прожигая насквозь все тело. Жар, который разжигал твой живот и спускался все ниже и ниже. Жар, который сулил мне блаженство. Жар твоей плоти, который становился все более явственным при каждом моем взгляде и моей улыбке. Мы оба — Сомнамбулы, и мы поняли это с первого же мгновения. Словно малое семечко, знающее изначально, какая земля плодородна и подходит ему, владеющее искусством с первого мгновения слышать и распознавать во всем, в окружающем мире голос Сомнамбулы, ее зов. Зов земли.
Хассиба коснулась моей рубашки, провела своей прохладной рукой по моей спине. Почувствовала и мою улыбку, и мой озноб, и, наконец, мой восторг и удовольствие. Сквозь сладостно долгую улыбку добавила: — А вот теперь я стала привидением, призраком, духом, который вселился в тебя. И она оказалась права. Порыв ветра вновь пробежал среди ветвей магнолий. И с новой силой бросил нас опять в объятия друг друга. Там, в Гранатовой башне, и снова мы подчинились его могучему зову.
6. Ритуал цветущей смерти
За четыре месяца до нашего знакомства, словно в забытьи, молча, с отсутствующим взглядом следила Хассиба, как хоронят ее отца. До конца не могла поверить в то, что уже произошло, и одновременно была исполнена горечью потери. Пепел, как того пожелал сам отец, схоронили посреди его сада. Он вовсе не хотел, чтобы развеяли его над канавой на задворках хаммама. Так было принято в Могадоре. После подобного ритуала покойные смешивались с водой, пеной и морем, а затем возвращались легким морским бризом, чтобы навсегда затеряться в тени вещей. Тем более он не хотел упокоиться на кладбище, за чертой города, у Малых Восточных ворот, что ведут в Марракеш. Там и без него хватало страждущих, томящихся в ожидании Страшного суда. Отец пожелал смешаться с землей. Но обязательно там, где черпали соки корни старой магнолии. Он и предположить не мог, что однажды суждено ему будет обрести покой в тени густой кроны могучего дерева, которое много лет назад он собственноручно посадил, следил за ним и ухаживал всю свою жизнь. Пожелал превратиться в нечто, что скользит в чреве ствола, поднимается вместе с его соками, становясь нервной дрожью листвы, ее шорохом и пульсацией. Превратиться в нечто, что сокрыто в каждом цветке, его аромате и легковесной пыльце. В нечто, что подхватывает едва ощутимое дуновение ветра и одаривает живых нежданной радостью. Женщины, облаченные в черные и белые одеяния, выстроились кругом подле того дерева, что росло у подножия Гранатовой башни. Все опустились на колени и принялись рыть могилу руками под протяжные песнопения и нескончаемые тихие разговоры. Яма мало-помалу росла. С каждой отброшенной горстью земли женщины вздымали руки к небесам, словно в блаженной молитве, описывая ладонями в воздухе круги. Это была печальная песнь рук, в унисон которой звучала заунывно земная, полная слезливой печали песнь:
Ты ушел, захлестнул тебя сон, рекою ринулся в жилы. Сон тишины — тихий сон, сон долгой ночи в могиле.
Пробудившись от жизни, в вечные сны отошел.
Давай же схороним все, что ты уже позабыл: твое лицо без улыбок и слез, твои руки без силы и нежности, твои ноги без ловкости единого шага, твои глаза, смотрящие в себя, твой рот, забывший голод, холод тебя пеленает, словно невидимый парус, горечь, которую ты уже не знаешь, нас никогда не оставит. |
