XI

22 июля 1880 года, ночь, усадьба Серебрянских, левое крыло

С фонарем в левой руке и револьвером в правой Родионов аккуратно ступал по темным коридорам старинного барского дома. Дело было не только в скрывающихся в темноте беглецах: особняк гнил и разваливался на глазах. В какой-то момент раздался треск, нога исправника провалилась сквозь трухлявые доски, и лишь чудом ему удалось сохранить равновесие.

Родионову было страшно – так страшно, как никогда в жизни. Даже когда в проломы самаркандской цитадели лезли обезумевшие от крови бухарцы, потрясающие своими кривыми клинками, он так не боялся. В те минуты его движения были спокойны, уверенны и доведены до автоматизма – он стрелял, пока в револьвере не кончились патроны, а затем парировал, рубил и колол шашкой, пока напор нападающих не иссякал. Да, было не по себе, но враги его были людьми из плоти и крови, а сам бой шел днем. Сейчас было страшнее. Фонарь не мог полностью развеять темноту дома. За каждым поворотом, за каждой дверью таилось нечто пугающее. Может, портрет, готовый свести его с ума. Может, красавица Серебрянская с искаженным безумной улыбкой лицом, заносящая нож у него над головой. Исправник поборол желание бросить все и бежать. Если странный, но убедительный Корсаков прав, то бежать ему было некуда. Оставалось лишь крепче сжать мокрой от пота ладонью рукоять револьвера и проверять комнату за комнатой, коридор за коридором.

Следуя указаниям Корсакова, исправник осматривал каждое новое помещение сперва краем глаза, а затем еще раз – внимательно и пристально. Ему начинало казаться, что все усилия тщетны: комнат было слишком много, они были связаны между собой и коридором, и внутренними анфиладами, да и фонарь не давал достаточно света, чтобы быть уверенным в тщательности обыска. Родионов замирал каждый раз, услышав подозрительный скрип гнилых половиц, ожидая, что художник или хозяйка дома обошли его со спины и сейчас подкрадываются, таясь в темноте.

Открыв очередную дверь, он подавил в себе желание зажмуриться. За ней оказалась художественная мастерская: комната была заставлена законченными портретами и набросками. Городской голова. Священник. Доктор. С замиранием сердца Родионов пытался угадать в выхватываемых лучом фонаря изображениях одно-единственное лицо – его собственное. Вместо этого он увидел какое-то движение в дальнем углу. Ему на миг показалось, что это худая женская фигура в черном платье. Выставив вперед револьвер, он сделал шаг внутрь комнаты и попытался высветить силуэт фонарем. Луч света отразился, бросив россыпь бликов во все стороны, и Родионов с ужасом понял – перед ним зеркало, а значит, увиденная им женщина в черном на самом деле у него за спиной.

Лишь инстинкты, ставшие за годы армейской службы второй натурой исправника, спасли ему жизнь. Он успел повернуться, и в результате нож, грозивший впиться в шею Родионова, вспорол левое плечо, оставив длинную кровоточащую рану. Исправник оказался лицом к лицу с Серебрянской. Глаза ее были широко распахнуты, лицо кривилось в гримасе ненависти – Родионову даже показалось, что оно идет трещинами, словно старая картина, и из-под личины молодой красавицы проступает образ жуткой старухи. Хозяйка дома уже заносила нож для второго удара. Не теряя ни секунды, Родионов перехватил ее руку и ударил рукояткой револьвера в висок. Тело Серебрянской обмякло. Нож выпал из руки. Исправник аккуратно опустил ее на пол и проверил пульс. Черт! Напуганный внезапным нападением, он перестарался с силой удара. Хозяйка дома была мертва.

Родионов глубоко вздохнул и вытер испарину с намокшего лба… Осмотрел рану на плече. Выглядела она жутковато, но, кажется, перспектива истечь кровью ему не грозит. Исправник обернулся к двери, намереваясь продолжить осмотр, – и замер.