Ум и хладнокровие он проявил, получив вызов от герцога Бургундского. Он посчитал, что дела между государствами не решаются подобным образом. Тем более, он полагал, победой при Азенкуре не ограничится противостояние обеих стран. Кроме того, триумф легко может обернуться поражением — это тоже понимал мой мудрый Генрих. Знал он и о внутренней борьбе между бургундцами и арманьяками, раздирающей Францию на части. Он понимал, что для дальнейшего ослабления моей страны ему нужно лишь принять чью-то сторону, потому что ненависть друг к другу этих феодальных партий сильнее, чем вражда к Англии.

Да, Генрих оказался не только блестящим воином, но и великим дипломатом, не обольщавшимся сиюминутными успехами и победами, а смотревшим далеко вперед.

Его ответ на вызов герцога Бургундского можно назвать как угодно: хитрым, неискренним, даже лицемерным. И уж во всяком случае странным. Как мог победитель при Азенкуре написать такое кроткое, смиренное письмо? Я тогда тоже удивлялась не меньше других, ибо еще совсем не знала Генриха.

Вот что он ответил:

«Я не могу принять рукавицу вызова на поединок от такого могущественного властителя, как герцог Бургундский. Не мне соперничать с ним. Если я и одержал победу над Францией, то в том не моя заслуга, а рука самого Господа. Я глубоко скорблю о смерти братьев герцога, однако в том нет моей непосредственной вины, а также вины моих воинов. Возьмите, прошу Вас, обратно Вашу боевую рукавицу. Я докажу герцогу с помощью свидетельских показаний пленных французов, что в гибели его братьев повинны вовсе не англичане…»

Мне очень хотелось знать, как отнесся к этому посланию сам герцог Бургундский. Уверена, он, во всяком случае, оценил сдержанность и уважительность стиля и содержания. Как бы то ни было, этот ответ стал началом тесных отношений Бургундии с Англией, при том, что вражда герцога к Орлеанскому дому усилилась. Чего и добивался король Генрих…

Вернусь к моему несчастному брату Луи.

Его просто трясло. Поражение французов при Азенкуре мигом лишило его высокомерия, дерзости, куда подевалась вся его самоуверенность! Передо мной метался в растерянности совершенно другой человек — не тот, кто, заливаясь смехом, послал королю Генриху бочонок с ручными мячами. Сейчас он походил на того испуганного мальчишку, которого я помнила по «Отелю де Сен-Поль».

— Что же теперь будет? — кричал он, дрожа от возбуждения и бессильной ярости. — Что будет с нами со всеми?

Мне казалось, он немного обезумел. Я испугалась, что люди, увидев его в таком состоянии, могут подумать, что к нему перешла болезнь нашего бедного отца. Он весь дрожал, на губах выступила кровавая пена, она пузырилась. Зрелище ужасное, и вскоре моего брата уложили в постель.

Луи не вставал несколько дней, я часто навещала его. Выглядел он очень испуганным.

— Скоро я встану, — старался успокоить он себя. — Это просто лихорадка.

— Не надо торопиться, — убеждала я. — Тебе нужен покой.

— Да, врачи тоже так говорят. А все из-за позорного поражения! Мне следовало быть там, на поле битвы, Катрин! Я бы никогда не позволил, чтобы нас победили проклятые варвары!

Я с грустью смотрела на него. Неужели он мог всерьез полагать, что изменил бы ход сражения и превратил разгром в победу? Какой он еще мальчик… Бедный, уязвленный, напуганный мальчик, которого судьба сделала дофином, наследником престола…

Я находилась у его постели, когда в спальню вошла мать.

— О, мой несчастный сын! — вскричала она.