|
Надо только предупредить ее осторожнее, чтоб не перепугать ее письмом. Надо ей придумать известия не такие печальные, а то она такого слабого здоровья. Мы вошли на лестницу. Что за ковры! Я никогда не посмела бы идти по таким коврам с грязными ногами, прямо с улицы! Ключница отворила дверь и что то поговорила там, я не могла расслышать что. Потом она позвала меня в комнату, где была молодая госпожа. О Уильям! Я никогда еще не видела такого кроткого, милого лица! Но больная была так бледна и столько было печали в ее глазах, когда она попросила меня садиться, что у меня все сердце изныло при мысли, какие горестные известия мне надо ей передать. Представь себе, что я не могла шевельнуть языком… Вероятно, она думала, что меня что нибудь тревожило, потому что взяла меня за руку и просила успокоиться. Но она говорила это так мило и в то же время посмотрела на меня так жалко, что я, как дура, вдруг расплакалась, вместо того чтоб отвечать как следует. Но это меня облегчило, и я могла со всеми предосторожностями пересказать ей, в каком положении находится теперь ее брат, и потом уже передала ей письмо от доктора. Она не развертывала его, но все стояла передо мной прямо, словно каменная, и как будто не могла ни пошевелиться, ни заговорить, ни закричать. Это меня до того перепугало, что я совсем забыла, в какой дворец я попала, забыла, какая между нами разница, и, схватив ее в свои объятия, посадила на диван рядом с собой и стала ее утешать, словно свою Сюзанну. Таким образом, я привела ее, наконец, в себя, говоря ей все, что только могла придумать для ее успокоения, а она положила голову мне на плечо, и я все целовала ее (ведь совсем тогда из головы вон, что целую знатную даму, да и еще незнакомую!). Вот наконец она зарыдала, и слезы ее облегчили. Когда она могла, наконец, заговорить, то прежде всего она стала благодарить Бога за то, что отыскался ее брат и что он попал на руки к добрым людям. У нее недоставало сил самой прочитать письмо доктора, так она попросила меня прочитать его вслух. Доктор не очень успокоительно говорил о состоянии здоровья больного, однако уверял, что если за ним будет хороший присмотр, если его перевезут домой и друзья будут окружать его, то это чудесно подействует на его здоровье. Потом она спросила, когда я вернусь в Корнуэльс, и я сказала: «Как можно скорее», потому что мне очень пора домой, Уилльям. – Подождите же, подождите, я покажу это письмо моему отцу. И с письмом в руках, она пустилась почти бегом из комнаты. Через несколько минут она вернулась, вся такая светлая от радости. Тут она показалась мне совсем иной, чем прежде. Она сказала мне, что этим письмом, которое я принесла ей, все семейство осчастливлено и что она не знает уже, как и благодарить меня. Вскоре за ней пришел какой то господин – ее старший брат, сказала она. Я никогда еще не видала такого прекрасного, умного господина. Он пожал мне дружески руку, как будто век был со мною знаком, и сказал, что он в первый раз в жизни встречает женщину, которая печальными вестями обрадовала целое семейство. Потом он спросил у меня, могу ли я завтра ехать с ними в Корнуэльс – с ним, и с молодой мисс, да еще с знакомым ему доктором. Я подумала, что сегодня же следует мне проститься с Сюзанной, и потому отвечала: «Могу». Потом они никак не хотели отпустить меня без того, чтоб я не поела и не выпила у них чего нибудь. А милая, добрая мисс заставила меня все по порядку рассказать ей про Сюзанну и где она жила и все расспрашивала о тебе и о наших детках, словно добрая соседка, старинная знакомая. Добрейшее сердце! Думая о завтрашнем дне, она так радовалась и вместе с тем так тревожилась, что братец едва мог уговорить ее успокоиться и остановить припадок ее, когда она смеялась и плакала вместе, но, кажется, она последнее время страдала такими припадками. Наконец, они отпустили меня домой. Я отправилась прямо к Сюзанне и останусь с ней пока можно. Бедная наша дочка мужественно вынесла расставанье со мной. |
