Сразу же после визита Марьи Федоровны взбешенный император приказал своему камергеру Федору Ростопчину написать приказ о ссылке Чаторыйского в Сибирский полк и гневно воскликнул:

– Жена и дочь мне сейчас раскрыли глаза на мнимого ребенка моего сына!

Оказалось, императрица ехидно напомнила мужу, что и Александр, и Елизавета светловолосы и светлоглазы, однако у девочки темные глаза и темные волосы. Случившаяся при этом Шарлотта Ливен, воспитательница детей государя, робко попыталась остудить гнев императора, прошептав, что Господь-де всемогущ, однако толку от ее заступничества было мало.

И больше никто ничего не решился сказать в защиту Елизаветы и ее чести. И даже она сама не обратила внимание императора на то, что он ничем, ни единой черточкой лица и тем паче этим нелепым курносым носом не похож на своих родителей. Почему? Потому что Господь всемогущ! Однако что дозволено Юпитеру...

Неведомо, чем кончилось бы дело, кабы не Федор Ростопчин. Он с превеликим трудом умолил Павла не позорить сноху громким скандалом.

Наутро великий князь Александр узнал от Чарторыйского, что тот получил приказ уехать из Павловска и поскорее отправиться в Италию в качестве посланника от России к королю Сардинии, которого революционная смута и война вынудили покинуть свое государство и блуждать по разным областям Италии, где еще сохранялся мир.

Это оказалось самой настоящей ссылкой, и нетрудно было догадаться, что причиной ее стали темные глаза и волосы маленькой великой княжны Марии.

Неведомо, что сильнее оскорбило Александра – то, что ему ткнули в лицо возможной изменой жены, или изгнание его лучшего друга. Александр еще больше отдалился от Елизаветы, отношения между ними теперь нельзя было назвать иным словом, как ледяные.

Когда девочка скончалась (Елизавете чудилось, что ее дочь умерла не от воспаления мозга, а задохнулась в атмосфере всеобщей подозрительности и недоброжелательства), императрица держалась с приличной скорбью, однако не скрывала облегчения, что двусмысленная ситуация так быстро разрешилась. Но на всю императорскую фамилию произвела удручающее впечатление страшная скорбь Елизаветы. Ей казалось, что жизнь ее теперь кончилась. И никакого утешения Александр, замкнувшийся в своем высокомерии, не мог ей дать. Не сочувствовали ей и его сестры. Более того, как-то раз Марья Федоровна проговорилась, что она и не обратила бы внимания на темные глазки и кудряшки малышки, кабы не Катрин. Именно она влила яд подозрения в уши своих недалеких родителей.

Елизавета и раньше чувствовала, что Катрин относится к ней сухо и недоброжелательно, но теперь она знала, что золовка ей истинный враг.

У Елизаветы даже холодок по спине пробежал. Что же стряслось между Катрин и ее фрейлиной? Предположим, по какой-то причине великая княжна осталась ей недовольна и спровадила от себя. Но в таких ситуациях фрейлину вряд ли направят на место куда более высокое по статусу: в штат государыни, да еще с протекцией самой матери-императрицы. Нет, тут какая-то интрига, которой Елизавета по своему простодушию не разгадала...

А что разгадывать-то? Зачем Катрин могла подсунуть в ее штат одну из своих прислужниц, если не для того, чтобы шпионить за ней?

Вопрос: начала ли уже Загряжская это делать или только собирается?

Елизавета с испугом вспомнила ночную посудину, в которую ее вырвало. В обязанности фрейлин не входит прислуживать при туалете, однако вдруг Загряжская туда невзначай заглянет?