– Девочка моя! Посмотри на меня! Посмотри, даже если ничего не видно в темноте. Ты не виновата! Слышишь меня?! Ни в чем! Ты меня поняла?

Оля то ли кивает, что поняла, то ли содрогается от рыданий.

Плачут обе на предрассветном караимском кладбище на дальней дороге из Успенского монастыря в пещерный город Чуфут-Кале.

В пещерном городе Анна всё же вспоминает рассказы мужа. Даже карты Чуфут-Кале перед глазами встают: где главные ворота, где южные. Какая колея до Большой кенассы ведет. Что во дворике Малой кенассы есть сохранившийся караимский дом. В нем, сказал старец, припрятаны одеяла, лампа и немного припасов «для таких случаев» – древний пещерный город не первый раз спасает беглецов.

В город заходят, когда солнце холодным металлическим кругом встает над Южными воротами, как корона. Несколько шагов вперед, и бо́льшая часть солнца скрылась за верхним портиком. Уже не металлический круг – серп. Острый серп, который вместе с тяжелым молотом теперь на гербе новой власти— по всем городам и поселкам красные флаги с таким серпом развешаны.

В Малой кенассе не так холодно, как она волновалась. Умели строить древние города. Старец Егорий объяснил, где за домом остатки сушняка, как в очаге огонь развести.

Ирочка так и спит, не проснувшись, когда Анна укладывает ее ближе к месту, где должна развести огонь. Уставшая, нарыдавшаяся Олюшка пристраивается рядом с сестрой. Анна находит одеяла, отсыревшие, но около огня просохнут. Приносит хворост, сушняк и несколько чурбаков. Еле гнущимися пальцами разжигает огонь. Снимает промокшие насквозь ботинки, ставит ближе к очагу. Как прежде она могла не ценить счастье тепла! Протягивает к огню мокрые ноги и… слышит хруст за спиной. Несла хворост – уронила палку. Кто-то теперь на нее наступил.

Кто-то наступил на палку…

Кто-то у нее за спиной…

Кто-то, кто выследил их…

Всё напрасно.

И этот побег. И мокрые ноги. И все! Вся жизнь ее напрасна.

Сидит, не в силах пошевелиться. Обернуться не в силах. Не нужно ей оборачиваться. Пока не знаешь, кто там за спиной, пока беда не появилась перед твоими глазами – будто бы ее, беды, нет. А есть несколько мгновений, пока тепло разгоревшегося очага греет промерзшие ноги.

Треск повторяется.

Как не повернуться? Как не заглянуть своей беде в глаза?

– Позвольте возле вашего огня согреться.

Ее преследователи не станут спрашивать разрешения согреться у огня. Анна осторожно оборачивается.

Пожилой седой человек. Суконное пальто, шерстяное кашне, старомодная шляпа. Обувь, как у нее и Олечки, кажется, тоже мокрая.

– Дошел пока, видите ли, весь промок.

Анна узнает голос, который что-то бессвязно повторял ночью в скиту. Доктор Косарев. Которого после чего-то ужасного в монастыре прячут. И которому во время облавы комиссаров пришлось, как и им, в пещерный город бежать.

– Василий Иванович?

Приподнимает шляпу, кланяется.

– К вашим услугам.

Голос спокойный. Нет того безумного бормотания, что сводило ее с ума в ските. Но отец-настоятель говорил, что доктор то в нормальном сознании, то в памяти провалы случаются.

День, ночь и еще день она проводит с девочками и доктором Косаревым в домике во дворе Малой кенассы. Огонь разжигают осторожно, чтобы не был виден свет в окошках. Хотя доктор Косарев говорит, что места огневищ в пещерных городах устроены так, что огня и света врагу не видно, но Анна решает, что береженого бог бережет, и разжигает огонь только при дневном свете.

Доктор Василий Иванович пока явно в своем уме. Хоть врач он и санитарный, но осматривает девочек, успокаивает Анну, что ничего у них страшного. Переохлаждение, конечно, дурно, но не смертельно, ближе к огню пусть сидят и днем на солнце греться выходят.