Аким Волынский пришел, как водится, разговоры с Ефимом разговаривать. Ольга Форш всё еще возится у печки со своей порцией воняющей воблы – других продуктов в нынешнем пайке нет. Почти слепая старушка, сестра художника Врубеля, со своей вечной кастрюлькой всё с той же воблой, идет к выходу из кухни, не обращая ни на кого внимания.

Впереди анфилада распахнутых дверей – из кухни в столовую, оттуда в гостиную, и где-то там в конце Анна вдруг видит Кирилла. Или ей кажется? Даже если это и Кирилл, если он успел приехать после ее звонка из каморки Ефима по данному ей Леонидом Кирилловичем секретному номеру, что он может сделать теперь, когда он в другом конце гостиной, через три больших комнаты от нее, а кортик Николая возле ее горла?

– Молчи! Вперед иди!

Николай, повернувшись к ней лицом, чтобы удобнее кортик у шеи было держать, сам идет полубоком, почти задом. Комиссара Елизарова он пока не видит. Но Николай сейчас повернется, чтобы переступить порог между кухней и столовой, и увидит Кирилла. Которого он так истово ненавидит. Как красного комиссара. Победителя. В революции. И в постели, и в сердце Анны.

Кирилл – а это не видение, это он! – спешит Анне навстречу, но…

Он не успеет…

Кирилл не успеет.

Николай уже дотолкал ее до порога из кухни и поворачивает голову, чтобы не споткнуться об этот порог.

Николай уже поворачивается…

И видит Кирилла.

И…

Всё дальнейшее происходит, как на лекции по синематографии, которую проводили в ДИСКе на прошлой неделе. Как в замедленной съемке. Когда камера снимает в два раза меньше кадров, чем нужно на одну минуту, и при проекции на экран движения каждого героя фильма замедляются.

Кирилл, расталкивая поэтов и уворачиваясь от них, пробивается сквозь толпу студийцев.

Николай, оборачиваясь, видит бегущего через толпу Кирилла.

Кортик у ее горла прочерчивает линию, параллельно первой, прочерченной в темноте.

– Антон! Брат! Да ты в своем уме?! – кричит на всю кухню Аким Волынский.

– Это не Антон! – кричит Анна, каждым произнесенным слогом разрезая свое горло об острие приставленного к нему кортика.

Вырвавшиеся из-за захлопнутой Николаем двери на лестницу Лёва Лунц и Вова Познер с дальней стороны кухни бегут, чтобы догнать и обезвредить Николая.

С другой стороны кухни старушка Врубель семенит со своей кастюлькой с вареной воблой, из которой валит пар.

И тихий цокот копытец…

Поросенок Пафнутий елисеевского прислужника Ефима путается у Николая под ногами… цок-цок…

Николай оступается и… со страшным грохотом падает прямо на несчастного, завизжавшего Пафнутия…

Споткнувшаяся об эту кучу-малу почти слепая старушка Врубель выпускает из рук кастюльку с только что снятым с плиты супом из воблы…

Кастюлька падает на Николая, своим телом невольно прикрывшего от ожога несчастного поросенка…

Обожженный Константиниди издает дикий вопль…

Вова Познер и Лёва Лунц падают на эту кучу-малу сверху, пытаясь вырвать кортик из рук Константиниди и схватить его за руки, лишив возможности движения…

Анна, ощутив, что холодное лезвие больше ей не угрожает, бросается через столовую в гостиную и прячется за скульптурой Родена…

Николай вырывается из-под мальчишек, поранив щеку Володи Познера, и, вскочив на ноги, бежит из кухни…

Кирилл, выхватив револьвер, стреляет в потолок…

Пуля, попавшая в елисеевскую позолоченную лепнину, разносит ее, и золотая пыль разлетается по всей столовой…

Студийцы, визжа и крича, бросаются врассыпную, прячутся за напольными канделябрами, креслами и падают на пол…

Кирилл, перепрыгивая через студийцев, настигает Николая, валит его на пол…

Кортик Николая уже возле кожаной куртки Кирилла.