И что будет с Гумилёвым?

Первый день осени. У Олюшки в трудовой школе занятия начались. И желтые сухие листы уже летят под ноги, как тогда, в сентябре семнадцатого, когда она шла в Коломну к прорицательнице, у которой были желтая птица и черная накидка, которую та сменила на красную революционную косынку.

Сухие листы. Осень. Иероглифы, которым учил ее отец. Рис на корню – осень. Осень на сердце – тоска.

Проходит мост. На Невском мальчишка-разносчик со свежим номером «Петроградской правды» бойко выкрикивает: «Список расстрелянных по делу Петроградской боевой организации!»

Анна замирает.

– Шестьдесят одна фамилия! – продолжает зазывать разносчик. – Брать будете?!

Она машинально достает монеты, кладет их в грязную ладошку мальчика, берет газету. Шестьдесят одна фамилия. По алфавиту. Скользящий сверху вниз палец Анны замирает на букве «Г» – Гумилёв.

«Гумилёв Н.С. Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров».

Разоблаченный ею реальный организатор заговора Николай Константиниди великого поэта не спас.

Кирилл ночью уже всё знал? Знал и ничего ей не сказал?

«Бросивший вечность на кон той страсти…»

Анна. Петроград. Октябрь 1921 года – март 1922 года

Утро. Еще спят девочки и Леонид Кириллович, а Кирилла уже и след простыл, Анна идет в конец Кадетской линии, переходит в незаметный постороннему взгляду Тучков переулок, где за домом, где когда-то жил Гумилёв вместе с Ахматовой, церковь Святой Екатерины с ее вечным ангелом над куполом.

Храм утром рабочего дня пуст. Анна долго стоит перед иконами, пока, выдохнув, не подходит к настоятелю храма.

– Святой отец, я… не знаю, как жить.

И дальше – исповедь это или раскаяние, или мольба о прощении? Рассказывает, что накопилось за эти страшные годы, всё, что мучает ее даже в счастливые летние ночи…

Что она венчанная жена, но давно не знает, где муж, и, самый большой грех, в последние месяцы не хочет этого знать…

Что она мать трех девочек, одна из которых она не знает где. Она истово хочет найти дочку. И так же истово боится найти.

Что из-за нее убиты…

И пьяный матрос, кто знает, каким он был трезвым, вдруг его тоже война довела, а где-то там далеко он был хорошим отцом и мужем, а оставшиеся без него жена и дети без мужика могли не выжить…

И Савва, прыгнувший к ним с корабля, который мог увезти его в спокойную жизнь…

И есаул Моргунов Елистрат…

И волк Антипка…

И старая лошадь Маркиза, которую она отдала в разоренное красными-белыми-зелеными Верхнее село, где кобыла от голода умерла…

И корова Лушка, которую казачий есаул разрубил пополам…

Столько невинных жизней людей и божьих тварей! Может, оттого она так испугалась, увидев в академическом дворике маленького жеребенка-пони, неподвижно лежащего на земле. Еще одну смерть ей, казалось, не перенести. Но жеребенок Нордик зашевелился, и встал на ножки, и дошел до своей мамы, уткнулся в вымя. А недавно даже легенькую от постоянного недоедания Ирочку на своей спинке катал.

Рассказывает, что она «курва», как назвал ее влюбленный в нее убийца. И как называл гулящую жену своего станичника казачий есаул Елистрат Моргунов…

Что она не знает больше, чего хотеть…

И как жить…

– Любить! – вдруг отвечает ей настоятель храма.

Анна смотрит на святого отца и не может поверить, что служитель церкви говорит такое.