– Кто теперь ударился в пессимизм?

– Очевидно, что он не смог их пристроить для имплантации, значит, они символизируют его провал. Ценности они не представляют. Зачем их отдавать тебе?

– Я не сказал, что принимаю его условия.

– Но ты их примешь.

– В каждом похищении самый трудный момент – обмен, выкуп за заложника. Кто‑то всегда должен кому‑то поверить и отдать свое раньше, чем получит от другого. Но этот случай по‑настоящему необычен, потому что он от меня ничего не просит.

– Кроме твоей смерти.

– Но он знает, что я и так умираю. Все это кажется бессмысленным.

– Он безумен, Юлиан, ты об этом слышал?

– Да, но в его безумии есть система. Я имею в виду, что он не шизофреник, он видит ту же реальность, что видим мы. Он не обманывается иллюзиями, у него лишь патологическое отсутствие совести. Так как он видит розыгрыш этой пьесы? Он хочет просто застрелить меня при входе? Или позволит мне победить, даже убить его, а издевка будет в том, что эмбрионы, которые он мне отдаст, не будут нашими, а будут порождены ужасным спариванием двух по‑настоящему тупых людей. Может быть, журналистов.

– Боб, ты опять шутишь, и я…

– Я должен лететь ближайшим рейсом. Если ты придумаешь что‑нибудь, что мне следует знать, сообщи почтой. Я обязательно ее хоть раз посмотрю перед тем, как пойти свидеться с этим парнишкой.

– У него их нет, – сказала Петра. – Он их отдал своим дружкам.

– Вполне возможно.

– Не езжай.

– Никак невозможно.

– Боб, ты умнее его, но преимущество его в том, что он злее.

– Не рассчитывай на это.

– Ты не понимаешь, что я знаю вас обоих как никто другой?

– И как бы ни думали мы, что знаем людей, в конце концов они оказываются для нас совершенно незнакомыми.

– Боб, скажи, что ты так не думаешь.

– Это самоочевидная истина.

– Я тебя знаю! – настаивала она.

– Нет, Петра, не знаешь. Но это ничего, потому что я и сам себя не знаю, не то что тебя. Мы никогда не понимаем никого, в том числе себя. Тсс, Петра, послушай! Вот что мы сделали: мы создали нечто новое. Нашу семью. Она состоит из нас двоих, и мы тоже стали чуть иными вместе. Это мы знаем. Не ты, не я, а мы, которые вместе. Сестра Карлотта говорила что‑то из Библии, как мужчина и женщина вступают в брак и становятся одной плотью. Очень загадочно и немного жутко, но в каком‑то смысле это так. И когда я умру, у тебя не будет Боба, но ты все еще останешься Петрой‑с‑Бобом или Бобом‑с‑Петрой, как бы ни назвать то, что мы создали.

– А когда я провела те месяцы с Ахиллом, мы создали какое‑то чудовищное создание Петра‑с‑Ахиллом? Это ты хочешь сказать?

– Нет, Ахилл ничего не строит. Он находит то, что построили другие, восхищается и разрушает. Ахилл‑с‑кем‑нибудь не бывает. Он просто… пуст.

– А как же теория Эндера, что надо знать врага, чтобы победить?

– Остается верной.

– Но если никого знать нельзя…

– Это было воображение. Эндер не был сумасшедшим, и потому я знал, что это только воображение. Ты пытаешься увидеть мир глазами врага, чтобы понять, что все это для него значит. Чем лучше у тебя это получается, чем больше времени ты проводишь в мире, видимом его глазами, тем больше ты понимаешь, как и на что он смотрит, как сам себе объясняет то, что делает.

– И ты это проделал с Ахиллом.

– Да.

– И ты думаешь, что знаешь, что он будет делать.

– У меня есть шорт‑лист ожидаемого.

– А если ты ошибаешься? Потому что одно во всем этом точно: что бы ты ни думал, что сделает Ахилл, ты ошибешься.