— Очень хорошая девушка! — произнес Рома после паузы задумчивым тоном. Таким тоном произносят первые слова после того, как закрылся занавес, еще не покинув мира пьесы, еще оставаясь на своем месте, хотя занавес больше не откроется. — Ну что ж, Володя, по домам, а? — спросил он тут же совсем по-иному, как бы окунаясь в забытую было обычную жизнь, которая — хотим ли, не хотим ли — нас окружает.

Вернемся из мира театра в свой мир?.. Но ведь мы видели Зину Комарову не в пьесе!

— Рома, ведь…

— Ты сейчас, по-моему, в мечтах на такую вышину забрался… Да? — спросил он негромко и как бы вызывая меня на откровенность.

— А правда, слушай-ка, — сказал я. — Нет, серьезно, я думаю, так может получиться… — Все-таки было трудно сказать вслух, что может получиться; Рома смотрел на меня неотрывно. — Года через два-три я уже не буду — верно же? — в ее глазах мальчиком. И тогда…

— В чьих это — «в ее глазах»? — осведомился Рома, как экзаменатор, понимающий, о чем идет речь, но все-таки требующий, чтоб ученик выражался более четко.

— В глазах Зины Комаровой. Через два-три года. И тогда, может быть… Конечно, это не близкое будущее. Я просто… — Мне хотелось, чтоб Рома ободрил меня, кивнул, соглашаясь. — Ты, помнишь, сам рассказывал про одного парня, который днем на заводе работает, вечером в техникум ходит, а… и женатый.

— Значит, точно, — сказал Рома словно бы самому себе. — Ну и ну! — Он покачал головой. — Все это может быть: и завод, и техникум, и жена, брат, — продолжал Рома энергично. — Единственно только — Зинаида Николаевна Комарова тут ни при чем. Это просто нелепо и смешно — мечтать о ней!..

— Почему?.. — спросил я, хотя мне было все равно почему. Нелепо и смешно, вот и все — какая разница почему?

— Потому что актрисы выходят замуж за режиссеров.

— Все? — спросил я сдавленно.

— На всех бы не хватило режиссеров. Самые красивые.

Должно быть, он знал наверняка.

— Что ж… — сказал я после молчания.

— Не так-то уж было заметно, а я все-таки сразу догадался, что у тебя на уме, — проговорил Рома довольным голосом.

Если б я открыл в Роме какой-нибудь недостаток, то сразу же, по долгу дружбы, ему об этом сообщил бы. Но сейчас мне показалось, что нет у нас дружбы, и, ошеломленный этим, я попрощался, ничего не сказав. А он не прочитал в этот раз моих мыслей, кинул: «Привет!» — и удалился, легонько насвистывая.

Я побрел домой, как к разбитому корыту.

Было ясно, что Рома вовсе не дружит со мной. Он пробует на мне остроту своей наблюдательности, вот и все, и только за этим я ему нужен.

Я шел, ни о чем не размышляя, ни до чего не доискиваясь, а просто сживаясь медленно с открывшейся мне ясностью. Смешно мечтать о Зине Комаровой. Наша дружба с Ромой ненастоящая…

Но я не мог привыкнуть к этому. Наутро мне было так же не по себе, ничуть не легче, чем в минуту, когда меня осенило и мы с Ромой простились. И, наверно, потому я попробовал взглянуть на все по-иному.

Ведь Рома давно еще мне сказал, что друг — это «второе я». И что на него так же нельзя обижаться, как на самого себя. Я с этим тогда согласился. А теперь «второе я», наблюдая за «первым я», то есть за мной, установило, что я нелеп и смешон, когда мечтаю о Зине Комаровой.