— Конечно, я хочу выйти за тебя замуж. Я ждала… Но ты всегда говорил, что у каждого из нас своя жизнь. Ты не интересовался моими делами, не позволял мне вникать в твои. Я даже не знаю, о чем ты мечтаешь…

— Как о чем? — У Дмитрия глаза полезли на лоб. Еще никто ни в школе, ни в институте, а тем более на работе не спрашивал у него, о чем он мечтает!

Он вспомнил парадокс Уайльда: «Определить — значит, ограничить». И кто-то еще… Гессе? Ну, не важно кто, сказал, что самая лучшая мысль, высказанная вслух, глупеет вполовину и огрубляется. Да дело даже не в этом. Как это вдруг он, тридцатилетний мужик, ни с того ни с сего скажет: «Я мечтаю встретиться с пришельцами!» Несерьезно. И действительно получится огрубление. Он не надеется встретиться с пришельцами, но… Он работает в большом институте, занимающемся изучением и расшифровкой сигналов из космоса. Его коллеги смеются: мол, «мы держим руку на пульсе звезд!». Как будто больные звезды пришли к ним на прием и после исследования пульса начнется изучение их выделений. Нет, Дмитрий скорее сравнил бы их со старателями, которые перелопачивают груды породы, чтобы найти крупинку золота. Теоретики и практики, люди случайные и Богом призванные, бессребреники и карьеристы. Каждый по-своему понимает смысл этой работы, по-своему любит ее и чего-то от нее ждет. Он ждет сигнала. Сигнала откуда-то издалека, свидетельствующего о том, что не одиноки мы во Вселенной, что не одна искра разума, а много их в космосе, может, уже есть где-то Великое Кольцо, и только мы, земляне, ушами хлопаем? Но ведь так не скажешь, ведь это же детский сад! «Скажи я кому-нибудь, что работаю ради такого сигнала, так ведь жертвы будут: сколько народу со смеху умрет! Но не Ольга. Нет, не Ольга… Да кто же сейчас друг у друга о мечтах спрашивает?! О чем сама ты мечтаешь?» Но ничего этого он Ольге не сказал, и она закончила:

— Каждый из нас занимает слишком незначительный уголок в жизни другого. Меня это перестало устраивать. — Она говорила с горечью и старалась на него не смотреть. Она, которая никогда не отводила глаз.

Ему казалось, что, если бы она не отвела тогда глаз, все могло быть по-другому. В том, что она не хотела на него смотреть, ему почудился упрек, но если бы она смотрела прямо, упрек послышался бы ему в голосе, померещился в жесте…

«Ну не может же быть, чтобы ни одна машина не ехала в аэропорт?!» — Дмитрий еще раз осмотрел табличку с номером рейсового автобуса, она висела на месте: желтая, с облупившимся краем. Взглянул на часы: «Кажется, еще немного, и я начну одновременно кусать оба локтя!»

Он был глупец, затаил обиду и ушел, а ведь можно было все исправить! Но не это, не это заставило его принять решение, вытолкнуло под дождь час с лишним назад. Привыкнув анализировать свои поступки, он привык и разумно их объяснять, что позволяло ему почти всегда жить в мире с самим собой.

«Конечно, я хочу выйти за тебя замуж…» — сказала она, и горестно дрогнули обычно улыбчивые губы. И, вспомнив, как она это сказала, он откинул глупые обиды, как откинул через минуту схемы и расчеты, оставил гордость, как оставил плащ на вешалке… Нет, плащ он оставил не случайно, а чтобы создать эффект присутствия на рабочем месте, отпрашиваться не было времени. Именно эти слова вспомнились ему и ее легкая, вдруг показавшаяся такой одинокой и беззащитной фигурка на фоне темного окна… Ольга в своем пестром домашнем халатике и небольшой круг оранжевого света от торшера, едва охватывающий половину маленькой комнатки, представились ему вдруг символами счастья, такого хрупкого и недолговечного, что Дмитрий даже замотал головой, пытаясь прогнать наваждение.