Командир взвода майор Лавров, хотя ему давно перевалило за тридцатку, никому во вверенном ему взводе не уступал ни в силе, ни в ловкости. А уж тем более он никому не уступал в меткости во время учебных стрельб.

Как и положено командиру-вэдэвэшнику, он наравне со всеми бойцами проводил физзарядку. Частенько по окончании физзарядки он подходил к турнику и форсисто, на зависть молодежи, крутил солнышко… Вместе со всеми он бегал марш-броски при полной выкладке, разумеется…

Частенько во время очередного марш-броска Лавров бежал рядом с последним отстающим бойцом, которому не хватало сил догнать своих сослуживцев.

Он бежал рядом с этим бойцом и говорил ему по-свойски:

— Что, родимый, дышать нечем? Терпи, терпи, родной… Я, заметь, старый и больной, которого девушки не любят, также вынужден терпеть ваши шуточки — издевочки над своей личностью…

И боец, взглянув на розовощекое лицо своего командира, на его ладно скроенную фигуру, на то, как он легко, безо всяких усилий бежит с полной выкладкой, находил в себе силы улыбнуться… И тут же — самое удивительное — боец с облегчением чувствовал, что появляется второе дыхание…

Не только во взводе, но и в гарнизоне знали любимую присказку Лаврова о его мнимой старости и о его мнимых страданиях из-за невнимания женщин к его личности.

После последней командировки на Северный Кавказ, откуда Лавров вернулся с серьезным ранением, ему выписали санаторную путевку в один из военных санаториев, расположенных на берегу Черного моря. Попал туда и его друг — старлей Чалов. Чалов поехал в санаторий первым. Первым же он и вернулся.

Сразу же по возвращении в часть начались расспросы о санаторной жизни.

Богатырь Чалов, разводя руками, рассказывал бойцам:

— Всякое и всяких я видел, не впервой мне в санатории бывать, но такое…

— Что там наш майор натворил? — сразу же смекнули бойцы, о ком будет речь вестись. Окружив Чалова, они навострили уши…

— В первый же вечер, только-только Лавров заселился, он тут же познакомился с одной курортницей. Красавица — глаз не оторвать. Пухленькая такая. На щеках ямочки. А хохотушка… Истинная хохлушка… Он с ней закрутил не роман, а настоящий романище… На пляже с ней загорал. По аллеям днем они вместе гуляли у всех на виду. Многие подозревать стали, не жену ли он привез с собой…

И вот как-то раз вечерком, когда стемнело, я иду по аллее и тут внезапно слышу знакомый басок Лаврова. Прислушался — точно он. На скамеечке, кустами от посторонних глаз укрытой, пристроился. А рядом с ним, слышу, женщина. Плачет, всхлипывает. Я так и остолбенел. Сразу и не понял, что происходит. Подумал, уж не хохотушку ли обидеть надумал… А потом понял по голосу — нет, не она, другая…

Слышу голосок его:

— Да не плачь ты, не расстраивайся слишком… Ну что поделаешь, ежели у меня судьбина такая… Женился, как и все люди. А потом и началось… свихнулась баба… Не явно так, посторонним незаметно. Ну и что мне прикажешь делать? Развестись — совесть не позволяет. Совсем без меня одичает, из психушек не вылезет. Вот и вынужден за собой по санаториям таскать. Люди не видят и не понимают моих страданий. Это только ты во мне разобралась по-настоящему… А ты не плачь. Я тебя не брошу. Мы будем с тобой встречаться, но, сама понимаешь, не на глазах у моей психованной. Иди, иди ко мне, бедненькая…

Богатырь Чалов так удачно копировал басок Лаврова, так старательно изображал виденную им сцену, что слушатели чуть ли не по земле ползали…

Смешно было еще и оттого, что, как всем было известно, Лавров и Чалов были друзьями неразлучными, но, наверное, только истинным друзьям и позволено то, что другим нельзя делать…

Когда же Лавров вернулся из санатория в часть и в очередной раз завел свою любимую песню: «Я уже старый и больной…» — то весь взвод, не сговариваясь, дружно хором подхватил: «И нас девушки не любят…»

Майор замер.