Педагогический коллектив в ужасе замер, а Рэне Ивановна, внимательно выслушав Марину, задумчиво сказала:

— Да, этот твой костюм никуда не годится, и на открытие тебя в нем пускать нельзя. Зайди ко мне завтра за деньгами и купи себе что-нибудь приличное.

Марина не нашлась, что ответить, — она ожидала какой угодно реакции от властной, вздорной и сумасшедшей президентши, вплоть до немедленного увольнения, но только не такой.

— Она тебя не слушала, — объяснял Марине психолог Юра, — она тебя рассматривала. Так что реакция, хм, вполне адекватная. Для нее, во всяком случае.

Однако психолог ошибся — вечером президентша вызвала к себе директора пансиона Игоря Роговцева и велела ему поговорить с «девушкой» и узнать, не собирается ли она "свои глупости" распространять еще где-то.

— Мы все силы бросаем на имидж, — сказала она, — и нам не нужны сплетни и слухи. Она среди сотрудников ведет такие разговоры? Если она ничего не понимает в педагогике, пусть… — и Дальше пошел обычный ее бред, который пансион выслушивал ежедневно. Игорь держался за свое место, точнее, за зарплату, многократно превышающую жалованье директора в обычной школе. Конечно, он мог бы рассказать начальнице о том, что все, абсолютно все сотрудники пансиона в душе солидарны с Мариной. Он мог бы сказать, что все сотрудники просто диву даются, как это Рэне Ивановне, этой странной во всех отношениях особе, удалось пробить проект с пансионом и запудрить мозги стольким уважаемым или по крайней мере известным людям. Вместо этого Игорь сказал:

— Да, понимаю вашу тревогу, Рэне Ивановна. Думаю, все дело в том, что Марина — человек вспыльчивый и она, как и все мы, устала. Вот и сорвалась.

— Нам тут психопаты не нужны, — перебила его президентша, — мы с детьми работаем.

— Не нужны, точно, — согласился Игорь.

— Вот и хорошо, что вы тоже так думаете, — опять перебила она. Сделайте так, чтобы этих выходок больше не было.

С Мариной Игорь договорился без труда.

— Ты ж понимаешь, что спорить с ней бесполезно. Не связывайся. Захочешь уйти — уходи, мы вместе придумаем тебе мотивировку, ну там — уезжаешь или беременная…

— Я замуж скоро выхожу, — подсказала Марина.

— Вот! Отлично! Не зли ее, Мариш, с сумасшедшими надо помягче.

— Да, понимаю, детей только жалко.

— Жалко. Но мы-то надеемся, что она наиграется в пансион и опять отвалит в свой бизнес. Будет изредка только нервы нам трепать. Тогда и дети оклемаются.

И учителя опять занялись репетициями. Был, правда, еще один инцидент, но ерундовый. Приехала нанятая Рэне Ивановной режиссерша праздника. И вдруг во время репетиции, когда декламировались стихи великих поэтов, которые тоже воспитывались в пансионах (в том смысле, что пансионное образование неизбежно приводит к серийному выпуску гениев), — Лермонтова, Одоевского, Грибоедова, Раевского и т. п., режиссерша громко захлопала в ладоши и закричала:

— Надо развесить по сцене таблички с их именами.

Развесить так развесить, как скажете, никто не возражал.

— Инициалы, какие у них инициалы?

— К учителю словесности, — ткнула Рэне Ивановна пальцем в Марину.

— Итак, — режиссерша достала блокнот, — Грибоедов?

— Александр Сергеевич, — сказала Марина.

Режиссерша раздраженно передернула плечами:

— Я вас про Грибоедова спрашиваю!

— Александр Сергеевич.

Режиссерша просто затряслась.

— Я еще раз повторяю, я про Грибоедова вас спрашиваю!

— Я вам про Грибоедова и говорю.